По ту сторону реальности. Том 3 (Сборник мистики и фантастики)

Огромные птицы почти приблизились к Вратам, но, словно что-то услышав, эскадрилья неожиданно развернулась и, пройдя между воротами и пентаграммой, направилась в степь, навстречу рассвету.

– Вот так-то, студент!

– Да не студент я… – хотел ответить Константин, но промолчал.

Тиу нажал кнопку, и летучий ковчег анджельцев погрузился во тьму.

Игорь Плетинский

г. Петах-Тиква, Израиль

Стекольщик Мартин

Есть две трагедии в жизни человека: одна – когда его мечта не осуществляется, другая – когда она уже осуществилась.

Б. Шоу

Стекольщика звали Мартином. Так его звали все в маленьком городишке, раскинувшемся в уютной ложбине между холмов, которые огибала веселая светлая речушка. Холмы меняли цвет в зависимости от времени года – они были то зелеными, то красно-желтыми, то белыми с многочисленными прожилками черного, словно гранит. А иногда, в теплый летний день после ворчливой грозы, приносившей прохладу и легкость взамен удручающей жары, холмы эти становились свежими, чистыми и такими живыми, словно видны были сквозь только что вымытое, чистейшее, прозрачное и чудесное стекло…

Мартин был стекольщиком. И отец его был стекольщиком, и дед, и прадед, и, наверное, все в роду с незапамятных времен. Стекла – оконные, дверные – стекла, которые так умеют показать то, что внутри и снаружи, стекла – как стены между прошлым и будущим, настоящей реальностью и сказками, которые любят и дети, и взрослые. Мартин знал: стекло позволяет увидеть и почувствовать нечто… Он любил стекло.

Мартин был уже немолод. Невысокого роста, седой, аккуратный, одетый обычно в поношенный, но чистый костюм коричневого цвета, грубые башмаки. В холода он надевал такое же старенькое, но опрятное пальто с большими черными пуговицами и шапку, отороченную мехом. Лицо его, покрытое морщинами, было бы тоже обычным, ежели бы не веселые и мечтательные синие глаза ребенка, которые так не подходили ни к сединам, ни к стариковской сутулости и к большим натруженным рукам.

Мартин считал стекло тоже живым. Он любовно, согнутым указательным пальцем постукивал по блестящей прозрачной поверхности листа, рассматривал его, скрупулезно проверяя, нет ли какого скола, пятнышка или, не дай Бог, трещинки. Ведь стекло должно было стать тем, что дает возможность созерцать мир. Вставленное в оконный проем, дверь или нишу, стекло становилось не только частью жилища, дома. Оно становилось тем самым, что отделяет один мир от другого, но прозрачным. Ты видишь иной мир через стекло, его жизнь, его краски, чувствуешь его тепло или холод… И лишь один шаг отделяет тебя – стоит лишь открыть дверь. Или распахнуть окно.

Из-под рук Мартина выходили стекла. Одни – большие и широкие, которые своим видом как бы говорили: «Смотрите все, у меня мир большой, и я хочу видеть все, что за стеклом, тоже свободно! А вы все смотрите, каков мир моего дома…» Другие – маленькие и узкие, ворчащие, как и их хозяева: «Ходят тут всякие… В окна заглядывают… Не желаю! Сам не желаю никого и ничего видеть, да и вам не покажу, что имею!..»

Люди были разными. Стекла тоже. Мартин знал, а знал он немало, о том, каковы люди. И каковы их стекла… И была у него мечта.

С детства маленький Мартин мечтал о море. Увидеть его, коснуться, услышать шипение пены прибоя… пройтись по воде босиком, чтобы соленые ленивые волны лизали нехотя и ласково своими языками. Когда он стал старше, ему виделось море по-другому. Бурное и гордое, с белыми бурунами шторма. А он, Мартин, стоял у штурвала парусного судна, смело плывущего среди бушующих волн, то серо-стальных, почти черных, то играющих переливами всех оттенков синего и зеленого. Такая была мечта у стекольщика из маленького городка.

Но годы шли, а мечте стать явью было не суждено. Зато стекла Мартина всегда были особенными… окна и двери с его стеклами дарили людям нечто – какое-то легкое отличие от обыденности, возможность взглянуть в другой мир, увидеть свою мечту, сказку или фантазию. Только чуть-чуть, немного, но все же увидеть. И почувствовать себя хоть на мгновение, но счастливым. Именно за это Мартина так любили в городе, а его стекла уважительно называли «стеклами Мартина».

Шли годы, стекольщик старел… давно ушла на небо любимая Эльза, с которой прожито было почти сорок лет, одиночество хмуро глядело в опустевшем его домике сквозь зеленоватую муть давно не мытых окон. Мартину стало труднее работать, стекла стали тяжелыми, да и мысли тоже словно бы отяжелели, утратив свою привычную легкость и цвета. Мартин все чаще думал о том самом стекле.

С детства, когда он впервые услышал от отца о Боге, аде и рае, ему виделись и тот, и другой… Но не так, как рассказывал отец, и совсем уж не таким страшным, как рисовал его пастор в церкви, в воскресенье, когда нарядно одетые прихожане слушали его проповеди.