По ту сторону синей границы

Сакси на четвереньках выполз из кустов. Пуговица на штанах была расстегнута. Все ясно – от страха кому-то захотелось писать.

– Ну ты герой.

Андреас отряхивал джинсы. Волосы тоже в пыли.

Сакси достал огромный носовой платок и громко высморкался.

– Охота вам людей пугать!

– Мне домой пора, – сказала я. – Читать вслух.

– Если я не тутошний, так это не значит, что надо мной можно все время издеваться. Это просто подло!

– Какую книжку сейчас читаете? – спросил Андреас, пока мы карабкались по склону вала.

– Опять Джека Лондона, «Дорогу». Там один бродяга едет на поезде по Америке. То под вагоном, то на крыше.

– Лучше я назад в Дрезден уеду, вот тогда посмотрите, рыбные головы[17] чокнутые!

– Бродяге надо все время прятаться, чтоб его из поезда не выкинули. Папе нравится.

– И папаша у тебя тоже чокнутый!

Я развернулась и влепила Сакси пощечину.

– Ну-ка попробуй, повтори!

Сакси схватился за щеку и разревелся. Потом попытался стукнуть меня ногой. Поскользнулся, оступился и покатился вниз со склона. Мы давно так не хохотали, чуть со смеха не лопнули.

* * *

Надо мной – все еще звездное небо. Трудно дышать, в боку колет.

Когда же наконец рассветет? Плавание в темноте отнимает слишком много сил. Я устала, очень хочется спать.

Все, что можно сейчас сделать, – просто плыть вперед, больше ничего.

Андреас рядом, плывет кролем, не так быстро, как в начале. Надо быть начеку, расслабляться нельзя. Пограничные моторки наверняка снова появятся на рассвете. Но пока что рядом никого нет, никто не нарезает круги вокруг нас. Лодки ведь тоже не могут находиться везде одновременно, море – оно большое.

Вдруг ощущаю укол стыда. Вспомнила, как тогда у Чертовой ямы ударила Сакси. Он потом долго дулся и со мной не разговаривал. Ну ляпнул что-то не подумав, бывает. Он ведь не знал, почему я читала папе вслух, – просто для того, чтобы побыть с ним рядом. Всех остальных он обычно выпроваживал из своей комнаты. А вот слушать Джека Лондона ему нравилось. Когда надоедало, он натягивал одеяло на голову, и я понимала: пора уходить.

Когда над папой смеялись, я зверела. Мне и самой было ясно, что с ним не все в порядке, – Сакси просто не нужно было затрагивать эту тему.

На следующий день после приключений у Чертовой ямы с папой что-то случилось.

Как будто услышав слова Сакси, он совсем съехал с катушек и прямо в пижаме, прихватив сберкнижку, отправился в сберкассу. Я увидела его случайно, когда мы с Андреасом возвращались из школы.

Мы помчались за папой и потащили его из сберкассы домой, хотя он изо всех сил сопротивлялся. На глазах у всех остолбеневших посетителей. Конечно, в таком странном одеянии он бы никаких денег не получил.

По дороге папа выкрикивал, что ему срочно нужно на паром из Ростока в Гесер. У здания Штази он остановился и отдал честь часовому. Тот, к счастью, не обратил на это внимания. Или просто не знал, что делать с двумя школьниками и мужиком в пижаме. Но зато папе помахала какая-то проходящая мимо старушка, и он очень обрадовался. Вернувшись домой, он сразу лег на кровать.

– Я хотя бы попытался, – сказал папа, когда я принесла ему таблетку и укрыла одеялом.

Сейчас даже трудно представить, что раньше он ходил на работу, как все люди. Когда они с мамой познакомились, с ним все было совершенно нормально, она мне рассказывала. Папа преподавал в университете марксизма-ленинизма. Дед утверждал, что от этого у него крыша и поехала. Но это чушь! Марксизм-ленинизм – предмет, конечно, зверски скучный, но с ума от него уж точно не сходят.

Прямо передо мной медузы, их много, они светятся. Задеваю одну из них и тут же отдергиваю руку: ощущение неприятное. Плыву дальше, двигая только ногами.

Раньше мы часто бросались медузами на пляже, и мне они всегда были противны. А в воде они совсем другие: движутся по-королевски неторопливо, то надувая, то сдувая купол и отсвечивая в темноте синим. Такая красота! Даже трудно поверить, что состоят медузы на девяносто восемь процентов из воды. И наверняка не мерзнут.

Но к пляжам подплывать им не стоит. Там за них примутся дети: выловят из воды и закопают под песчаный замок. Оставайтесь лучше в открытом море, вот как мы.

Папа тоже иногда становился похожим на медузу. Когда начинался приступ, он неподвижно лежал на полу, мускулы становились как тряпочки: если в этот момент взять его за руку, а потом отпустить – рука со стуком упадет на пол.

Меня он не понимал и не узнавал – глядел отсутствующим взглядом. И лежал. Просто лежал, не вставая. Если так продолжалось несколько часов, мама вызывала «скорую». Папу увозили на другой берег Варно в Гельсдорф, в психиатрическую больницу, и держали там неделями, потом все-таки разрешали снова забрать домой. Мы везли его на нашем синем «Траби»[18] – тихого, с остановившимся взглядом, раз от раза все сильней лысеющего. И таблеток ему прописывали все больше и больше.

Я вздрагиваю, сердце начинает биться как бешеное. Прямо передо мной – нечто темное! Что это?

Да это ж моя рука! Вдруг ее стало видно в черно-серой воде.

Это означает только одно: скоро рассвет. Наконец-то!