«Влево!» – подумала Кира, и чужь, задействовав двигатели, помогла ей нырнуть вниз и в сторону, подальше от выброшенных навстречу нитей.
Она приближалась к центру Утробы. Еще несколько мгновений…
Рядом с ней из зарослей мечущихся конечностей и холмов сочащегося жидкостями мяса вынырнул гигантский черный клюв, щелкая, пытаясь укусить и – Кира это знала – молча, отчаянно воя. Из разинутой пасти полетели облака ледяной слюны.
Кира вскрикнула, и Семя в последний раз подтолкнуло ее вперед, прямо к вздымающейся, окровавленной, гнойной поверхности Утробы.
– На, подавись! – пробурчала Кира сквозь стиснутые зубы.
Но в последний момент перед столкновением вместо слов вызова на ум пришли слова молитвы.
4
В тот миг, когда Семя соприкоснулось с Утробой, разум Киры заполнился неистовым воплем. Громче урагана, громче ракетного двигателя – от пронзительного воя чуть не лопался череп.
Сила столкновения была больше, чем от любой перегрузки в ее жизни. В глазах полыхнуло красным, суставы закричали от боли, когда кости плотно прижались друг к другу, выдавливая синовиальную жидкость, сжимая связки. Как далеко внутрь этот толчок внес ее и «Касабу», Кира не знала, но догадывалась, что пока этого недостаточно. Ей требовалось оказаться возле скрытого средоточия Утробы и лишь тогда взорвать снаряд.
Она не стала ждать нападения, она сама нанесла удар, предоставив Семени полную, небывалую свободу действий. Утроба разозлилась, но и Кира тоже, и Кира дала волю своему гневу. Каждая капля страха, разочарования, горя переплавились в топливо, гнавшее ее в бой.
Чужь откликнулась, она резала и рубила, как взбесившаяся бензопила, пробиваясь все глубже в дебри дикого мяса. Их обеих омывали реки горячей крови, и тот вой, что Кира слышала мысленным слухом, окрасился теперь болью и паникой.
А затем плоть сгустилась и надавила изнутри – с неукротимой силой. Кира не уступала, и, если бы Утроба состояла только из плоти, Кира одержала бы победу. Но там была не только плоть: эта раковая опухоль была пронизана теми же волокнами, из каких состояло и Семя, паутиной черных, твердых, как алмаз, нитей, которые двигались и распространялись с беспощадной настойчивостью, тащили, резали, душили.
Когда обе части чужи соприкоснулись, они вступили в яростную борьбу. Поначалу ни одной не удавалось взять верх, их способности были равны, однако затем Кира с тревогой заметила, как ее вторая кожа растворяется под атакой вражеских нитей. И тревога сменилась ужасом, когда она поняла, что обе чужи стремятся к слиянию. Семя не делало различия между той своей частью, что была соединена с Кирой, и той, что прилепилась к Утробе. Это были две половины одного и того же организма, и обе они хотели вновь сделаться целым. Кира закричала в отчаянии: внешняя поверхность Семени продолжала сплавляться с Утробой, а сама она теряла контроль. Потом ее словно пронзил разряд электрического тока, Кира забилась в конвульсиях. Словно тысячи искрящихся проводов разом коснулись ее. Рот наполнился кровью – горячей, вкуса меди.
Избыток сенсорной информации затопил ее нервы, и на миг Кира перестала соображать, кто она и где.
Теперь она ощущала Утробу так же, как ощущала собственное тело. Плоть громоздилась на плоть, пульсировали в агонии обнаженные нервы, терзались конечности, мышцы, перепутанные и перекрученные внутренние органы. Элементы человеческого и медузьего тела сочетались друг с другом без всякого понимания их структуры и назначения. Ихор тек по венам, предназначенным для крови, кровь струилась в губкообразных тканях, которые должны наполняться более вязкими жидкостями; кости скребли по связкам, мышцам, другим костям; щупальца давили на взбухающие внутренности, и все дрожало в безмолвном крике.
Если б не волокна чужи, пронизывающие Утробу, поддерживающие ее, весь этот чудовищный ужас умер бы в считаные минуты, а то и мгновения.
Боли сопутствовал сокрушающий голод, первобытная потребность есть, расти и распространяться безгранично, как будто встроенные в Семя ограничители перегорели и осталось лишь это желание захватить все. А еще в эмоциях Утробы присутствовало садистское ликование, и это не удивило Киру: эгоизм, в отличие от доброты, – базовая эмоция. А вот чего она не ожидала, так это детской растерянности.