По ту сторону звезд. Книга 2

Кем была, где, как – этого она сказать не могла… но она существовала. И отсутствие ответов на эти вопросы ее не беспокоило. Она существовала, и бытие само по себе удовлетворяло ее. Сознание было тонким, прозрачным, словно растянулось на слишком большую площадь. Она чувствовала себя нематериальной: туманом узнавания, плывущим по сумрачному морю.

И пока этого было достаточно.

Потом она почувствовала, как мембрана ее самосознания утолщается, сначала медленно, потом все быстрее. И тогда возник вопрос, из которого рождаются все остальные вопросы: почему?

Пока ее плоть собиралась и уплотнялась, мысли тоже становились крепче и последовательнее. И все же преобладала растерянность. Что происходит? Вправе ли она знать? Где она? И само «где» – реально или плод ее воображения?

Разряд: соединение нервов, укол боли – острый луч света просиял перед ней. Ибо теперь появился свет, свет из многочисленных источников: от холодных искр в темноте и от огромной сверкающей сферы, горящей неиссякаемо.

Снова и снова разряды, удары, и мысль померкла, сдавшись под градом боли.

Все это время она росла. Увеличивалась в размерах. Собиралась. Восстанавливалась в бытии. К ней вернулась память, а с памятью – воспоминание о воспоминаниях. Третьекурсник, лекция по анатомии, сидит и слушает, как чертов искусственный интеллект долбит про внутреннюю структуру поджелудочной железы. Смотрит, как сверкают рыжие волосы студентки во втором ряду перед ним…

Что это значит? Кто…

Другие воспоминания: она гонится за Истой между рядами помидорных кустов в оранжерее позади их купольного дома… проплывает с разинутым клювом вместе со своими коформами к Бездонной равнине, между разросшимися ламповыми линиями… спорит с дядей, который не советует ей вступать в ОВК, и в то же время сдает экзамены в корпорацию «Лапсанг» и входит в Гнездо Преображения, чтобы принять новую форму, а потом приносит клятву верности при свете эпсилона Индейца, играет на концертине проносятся коформы как же двойной удар четырехкратная верификация близковоние ересь спиральный выхлоп…

Если бы она/он/оно имели рот, они бы истошно закричали. Всякое представление о себе испарилось под натиском образов, запахов, вкусов, чувств. Ничего из этого не имело смысла, и все это было ими, ощущалось как она/он/оно.

Страх душил их, они бились в пустоте, потерявшись.

Среди воспоминаний один ряд был более ясным и структурированным, чем прочие, – парники, любовь, одиночество, длинные ночи, работа на чужих планетах, – и она/он/оно цеплялись за них, как за спасательный круг в бурю. Из этих воспоминаний они пытались выстроить представление о себе.

Не так-то просто.

Потом откуда-то в этой воющей сумятице возникло одно-единственное слово; она/он/оно услышали, как это слово было произнесено голосом, который принадлежал не им:

– Кира!

…Кира. Имя зазвучало, как звон колокола. Она облеклась именем, превратила имя в броню, защищающую ее сущность, в возможность придать им некое ощущение внутренней взаимосвязи.

Без такой взаимосвязи она – никто. Пригоршня противоречивых потребностей без смысла и сюжета. Вот она и вцепилась в имя мертвой хваткой, стараясь удержать подобие индивидуальности среди окружающего безумия. Кто такая Кира – на этот вопрос она пока не могла ответить, но по крайней мере имя оказалось неподвижной точкой, на которой она могла сосредоточиться, пока пыталась сообразить, как же следует определять себя.

2

Время шло странными толчками и рывками. Она не могла судить, мгновения протекают или эпохи. Ее плоть продолжала расширяться, словно вырываясь из облака пара, строя, созидая, становясь.

Конечности – она ощущала конечности. А также органы. Обжигающий жар. А в тени пронзительный, колючий холод. Ее кожа ответно затвердевала, формируя покров, достаточный для защиты самых нежных тканей.

Ее взгляд почти все время был обращен внутрь. Хор спорящих голосов все еще бушевал у нее в мозгу, каждый обрывок стремился к господству. Порой ей казалось, что настоящее ее имя Карр, а в иные моменты – Квон. Но всякий раз ее самосознание возвращалось к имени Кира. Этот голос был достаточно громким, чтобы заглушить остальные, – достаточно мягким, чтобы утишить их безумные вопли, утолить их печали.

Она становилась все больше, а потом еще больше, пока, наконец, не исчерпалась материя, которую она могла бы добавить к своей плоти. Размер был задан, но форму и расположение она могла менять по своей прихоти. Если что-то устроено неправильно или оказалось не на месте, она могла сдвинуть это или вылепить так, как считала нужным.