По тундре, по железной дороге: и вновь звучат блатные песни!

Мы стояли в строю под дождём, а конвой, надзиратель и прибывшая им на подмогу команда с собаками продолжали поиск… Часа через два побегушников нашли собаки. Избитых, с наручниками на заведённых назад руках, их бросили перед колонной. Конвоиры били их сапогами, а устав, стали травить собаками. Собаки рвали в клочья их одежду и вырывали из тел куски мяса.

Волков умер сразу. Конвойные это поняли и оттащили труп в сторону, а молодого продолжали терзать. Наконец, оба тела бросили в телегу и повезли. Колонна двинулась к жилой зоне.

Перед входом в лагерь нас обыскали. Во время обыска в “шлюзе” мы видели тела беглецов, валявшиеся под проливным дождём на земле у вахты, — мёртвого и живого вместе».

Впрочем, некоторым отчаянным лагерникам везло. Если побегушник попадал живым внутрь зоны, на территорию лагеря, убивать его уже было нельзя. У поэта Анатолия Жигулина, бывшего колымского зэка, есть замечательное стихотворение «Памяти друзей» (1987), где он описывает побег, в котором участвовал:

Я полностью реабилитирован.
Имею раны и справки.
Две пули в меня попали
На дальней, глухой Колыме.
Одна размозжила локоть,
Другая попала в голову
И прочертила по черепу
Огненную черту.

Та пуля была спасительной —

Я потерял сознание.
Солдаты решили: мёртвый,
И за ноги поволокли.
Три друга мои погибли.
Их положили у вахты,
Чтоб зэки шли и смотрели —
Нельзя бежать с Колымы.

А я, я очнулся в зоне.

А в зоне добить невозможно.
Меня всего лишь избили
Носками кирзовых сапог.
Сломали ребра и зубы.
Били и в пах, и в печень.
Но я всё равно был счастлив —
Я остался живым.

Случилось это в 1953 году, уже после восстановления смертной казни. По беглецам открыли огонь, как только они пересекли территорию зоны. Вот как описывает тот же самый случай Жигулин уже в автобиографической повести «Чёрные камни»:

«…Меня сильно ударило в левую руку (камень, что ли? — мелькнуло в уме), и я потерял сознание.

От пулемётной стрельбы весь лагерь проснулся. Один из бараков находился почти возле запретной проволоки, метрах в пяти и параллельно ей, напротив нас, лежавших в совсем неглубокой старой траншее. В окна барака было видно, что все мы лежим неподвижно, но пулеметчики, “как бы резвяся и играя”, прохлёстывают по нам очередь за очередью. Стрельба эта, как рассказывали мне потом, длилась минут двадцать. Затем к нам подошли поднятые по тревоге солдаты и офицеры охраны, лагерное начальство, надзиратели.

Я очнулся, когда меня волокли за ноги. Первая мысль была: почему включился свет? Потом я услышал множество голосов. Кто-то спросил:

— Все дохлые?

— Все, товарищ капитан.

— Это хорошо. Обыскать и положить возле ворот в зоне, чтобы все видели. И пусть лежат, пока не завоняют.

— Они быстро не завоняют, товарищ капитан. Температура ещё долго будет минусовая или около нуля.

— Ничего. Если и завоняют — это не беда. Это даже лучше в смысле культурно-воспитательной работы.

Я понял, что жив, но, разумеется, глаз не открыл и не пикнул… Волокли меня двое… Голова билась голым затылком о камни. Света (сквозь веки) и шума было много — десятки голосов.

— Откройте ворота!..

Огни прожекторов у вахты. Ах, скорее бы заволокли в зону! Не дай бог обнаружить стоном, что ты живой, — полоснут из автомата, добьют».

Стоп! А вот это — момент интересный. Почему Жигулину было так важно, чтобы его занесли в зону? Не всё ли равно, где тебя добьют… Пояснения даёт сам автор:

«Заволокли, бросили. Проскрипели закрывающиеся ворота. Теперь вся охра с оружием осталась за воротами, за зоной. Заходить в любую — жилую или рабочую — зону с оружием строго запрещалось и охре, и лагерной администрации».

Да, могут избить, покалечить — но не убьют. Таков порядок, и он соблюдался даже в расстрельные времена.

Хотя порою беглецам сохраняли жизнь по иным соображениям. По воспоминаниям некоторых лагерников, за живого беглеца полагалось денежное вознаграждение (его можно было далее использовать в качестве раба), а за мёртвого — «моральное поощрение» в виде грамоты, очередной лычки и т. п. Владимир Высоцкий отразил это в песне «Побег на рывок», посвящённой своему другу — легендарному зэку Вадиму Туманову, по мотивам рассказа которого и было создано это произведение: