По тундре, по железной дороге: и вновь звучат блатные песни!

Однако я бы не был столь категоричен. Во-первых, не всегда для воровского сословия в ГУЛАГе была такая уж «лафа». Во время Великой Отечественной, по воспоминаниям многих лагерников, и на Колыме, и в Норильске, и в других местах воры вынуждены были работать; по этому поводу у них даже была специальная сходка. Дело в том, что в военное время действовала инструкция, согласно которой если заключённый не приступал к работе после двукратного предупреждения, караул имел право стрелять на поражение. И голодать в этот период «блатному братству» тоже порою приходилось. Однако в целом замечание верное в той части, что профессиональные уголовники чувствовали себя в местах лишения свободы зачастую не хуже (если не лучше), чем на свободе. Тюрьма и лагерь их не пугали. Не случайно и до сих пор чрезвычайно живуч уголовный афоризм-девиз — «Мой дом — тюрьма». Напомним, что по старому «воровскому закону» честный вор не мог иметь дом, имущество, обязан был отказаться от родных, не жениться… То есть он ничем не был связан со свободой.

И насчёт сроков за побег тоже не совсем верно. Да, до 1947 года с его драконовскими указами «четыре шестых» блатные бегали потому, что наказание в случае поимки было незначительным. Но после увеличения этого наказания бежать стали в разы больше! Именно потому, что терять всё равно нечего. Ну, добавят с «червонца» (или «пятнашки») до «четвертака» — и 10–15, и 25 лет лишения свободы для блатаря были почти одинаково громадными, необозримыми сроками, и ему нечего было терять.

Конечно, для «политиков» совершенно не характерно то мировоззрение, которое выражено в последнем куплете многих «традиционных» версий:

Мы теперь на свободе, о которой мечтали,
О которой так много в лагерях говорят.
Перед нами раскрылись необъятные дали,
Нас теперь не настигнет пистолета разряд!

Какие «дали»?! «Контрики» о такой свободе в лагерях не мечтали. Повторяю — были исключения, но они лишь подтверждали правила. Основная же масса «политиков» была инертна. Семён Милосердов, попавший в лесной лагерь прямо со студенческой скамьи, горько сетовал:

«Медвежатники» и «скокари»
Захватили в «зоне» власть:
— Эй вы, сталинские соколы,
Или с нами вам — не в «масть»?
Возле нар сижу и верю я,
Что не знал Он ничего
Про разбой кровавый Берии
И опричнину его,
И что банду ненавистную
Он прижмёт — держи ответ!
Мы сидим и ждём амнистию,
А её всё нет и нет…

Под сталинскими соколами автор подразумевал не боевых лётчиков военных лет (именно за ними в советской пропаганде закрепилось это гордое название), а бывших бойцов и командиров, попавших в лагеря после войны.

И вот тут я решительно не соглашусь с вышеупомянутыми исследователями. «Вояки» представляли собой несколько иное явление, нежели «контрики» в целом. Часть из них в первые послевоенные годы, к сожалению, влилась в ряды советского криминального мира. Попав в лагеря, с 1947 года немало таких людей становились «суками», помогая начальству зон бороться против воров (хотя, по большому счёту, «суками» в классическом понимании эти бывшие фронтовики не были, поскольку не являлись допрежь ворами, а потому и не могли порвать с воровскими традициями). Другие образовали в ГУЛАГе особую «масть», которая так и называлась — «вояки». В воспоминаниях многих лагерников можно встретить упоминание о таких сидельцах, с которыми воры предпочитали не связываться.

Так вот, бывшие военные нередко вместе с блатными уходили в побеги, поднимали вооружённые восстания. А между тем большинство таких «вояк» «чалились» именно по политической 58-й статье за измену Родине, шпионаж, контрреволюционную деятельность, восхваление иностранной техники и прочее! «Политиками» были и повстанцы всех видов, которые воевали на стороне гитлеровской Германии — от власовцев до бандеровцев. Даже немало уголовников попадали в лагеря по политическим статьям.

Да, конечно, песня «По тундре» по настрою, тональности изначально всё-таки была блатной. Однако не будем сбрасывать со счетов и «политиков», и «бытовиков». О них нам ещё предстоит поговорить отдельно.

«Вохра нас окружила…»

Пришла пора наконец поговорить о побегах. Куда же без них в такой специфической песне? Разумеется, у многих побегушников были свои причины рваться на волю. Однако стремление к свободе для человека — чувство отчасти иррациональное. Поэтому порою бежали даже люди, которым не было смысла совершать подобный поступок. Случались побеги за несколько месяцев до освобождения, или у «малосрочников», которые, как говорится, «свой срок могли на одной ноге у параши отстоять». В «Архипелаге ГУЛАГ» по этому поводу замечено: