По тундре, по железной дороге: и вновь звучат блатные песни!

Другими словами, «Иваны» сахалинской каторги — приблизительно такая же каста, как «воры в законе» советского ГУЛАГа. В лагерях СССР в побег с «коровой» тоже большей частью уходили именно блатари, уголовники со стажем, «отмороженные». Различие лишь в том, что на царской каторге термина «корова» ещё не изобрели. Кроме того, людоедство считалось поступком постыдным, отвратительным; каннибала, сознательно пошедшего на убийство и пожирание своего сотоварища, считали отверженным, изгоем. А в среде блатных побег с «коровой» не считался чем-то предосудительным: жизнь такая… Фраером больше, фраером меньше.

Но вернёмся к Снегову и его беседе с побегушником Трофимом, который объяснял:

«— У нас ведь побег был особенный… Одного из троих положили в коровы. Чтоб съесть, когда голодуха одолеет невтерпёж. В тундре, сам знаешь, продовольственных складов не оборудовано…

— Кого же определили в корову?

— Задумка на уход была Васькина. Сговорились с ним, что в корову возьмем Сеньку Хитрована.

…Васька уже давно разрабатывал план ухода — выспрашивал у знающих людей о реках, озёрах, горных барьерах и городах на пространстве между Норильском и Красноярском. Даже школьную карту края достал для уверенности. Расстояние было немалое — полторы тысячи километров по прямой до железной дороги, больше двух тысяч по таёжному бездорожью… Трофим поначалу ужаснулся. Никто в лагере, свято хранившем предания об удачных “уходах”, ещё не слыхал, чтобы беглецы удалялись в глухую тайгу, вместо того, чтобы пробираться к единственной надежной магистрали на волю — всегда оживлённому, полному судов и посёлков Енисею.

— Топать ногами — это три месяца до железки, — спорил Трофим. — Загнёмся, не дойдя до Ангары…

Тогда Васька Карзубый высказал свой основной козырь удачи.

— Без нового запаса жратвы от Подкаменной до Ангары не дотопаем, верно. Надо прихватить кусок мяса на своих ногах, чтоб самим не таскать на спине. И пусть мясо топает с нами до крайнего края, понял?

— С коровой идти? — снова ужаснулся Трофим. В отличие от меня он хорошо знал, что в побеге именуется коровой.

— С коровой, — хладнокровно подтвердил Васька. — Подберём солидного фофана, чтобы в тягость не стал, пока с полными сидорами канаем по тайге. А потом, уже на Подкаменной, заделаем, засолим и располовиним — чтобы каждому хватило уже до Ангары и дальше.

…Картина побега стала вырисовываться с определённостью. Разговоры шли в середине зимы, но “заявление зелёному прокурору” Васька решил подавать в марте, когда солнце уже понемногу греет, а в воздухе — морозно и реки и озёра ещё прочно скованы: по льду любую реку перейдём легко, а по шалой весенней воде и ручеек не осилить. В конце апреля — добраться бы до Подкаменной Тунгуски, там наполним опустевшие сидора мясом, что сопровождает их на своих ногах, и айда напролом до Ангары, пока её не расковал май. А после Ангары уже как придётся. Ну да там весна прибыльная, и рыбой, и зверьём богатая, да втихаря кое-чего и у местных можно прихватить. А доберёмся до железки — всё, полная воля, от края на восток, до края на запад — свобода!

Такая перспектива мутила Трофима — стало невтерпёж в зоне, когда вдруг замаячила свобода — до звонка оставалось ещё целых семь лет, срок вдруг показался непролазным. А когда Васька определил в коровы Сеньку Хитрована, Трофим сам заторопил уход. Сеньке, высокому жилистому парню, раза три или четыре судимому за дела по пятьдесят девятой[9], в сроке за последнее “мокрое” предприятие — очистили втроём, завалив сторожа, районное сельпо, двоих убийц расстреляли, ему по молодости выдали пятнадцать лет — звонок на окончание срока в этой жизни практически уже не “светил”».

Однако тут в рассказе Снегова происходит неожиданный поворот. После почти двух месяцев скитаний беглецов по тайге Трофим вдруг узнаёт, что на самом деле «коровой» в побеге назначен… он сам! Оказывается, предприятие задумал и расписал по нотам именно Сенька Хитрован. Тимофей случайно подслушал его разговор с Васькой, из которого выходило, что «кончать» незадачливого побегушника его подельники решили через три дня. И вот тогда Трофим сбежал от своих «друзей»…

Таких гулаговских историй немало. Не всегда речь идёт о заранее намеченной жертве. Порою «коровами» становились случайно встреченные в побеге люди: «В 1949 году на лугу близ Веслянского совхоза задержали беглеца с человеческим мясом в рюкзаке: он убил попавшегося ему на пути бесконвойного художника с пятилетним сроком и обрезал с него мясо, а варить было недосуг» (А. Солженицын. «Архипелаг ГУЛАГ»).

Одна из наиболее драматических историй изложена в автобиографической повести Генриха Сечкина «За колючей проволокой». Сечкин — журналист, педагог, музыкант, за свою жизнь был пять раз судим, в общей сложности на 54 года, из которых реально отсидел около 15, часть из них — в сталинских лагерях, где принадлежал к «блатному братству».