По тундре, по железной дороге: и вновь звучат блатные песни!

Побег Сечкина интересен тем, что его автор откровенно признаёт: он сам во время скитаний… питался мясом погибшего подельника с «говорящей» кличкой Бизон (кстати, побегушников, обречённых на заклание, называли также «бычок», «баран», «кабанчик»). Правда, сам он товарища не убивал. Сечкин рассказывает, как их с Бизоном несколько дней преследовала стая волков, не решаясь напасть. В конце концов, зэки решили вступить с хищниками в схватку и обнажили ножи:

«Бизон перевёл взгляд на мой нож, и в выцветших его глазах появилось подобие мысли.

— Сека, ты ел когда-нибудь человечину?

— Обижаешь, братан. Что, я волчара, что ли?

— Мне мысль пришла. Ведь всё равно хана. Братва столько потрудилась. И всё для того, чтобы этих тварей накормить? Давай кинем монетку. Хоть один, может, дойдёт.

Я всё понял…

— Брось дурить, Юра, — впервые назвал я его по имени. — А что потом на сходняке уркам скажешь? Что зарезал и съел в побегушке товарища? И зачем тогда бегать, если на сходке завалят?

— Ты не понял. Заваливать себя будем сами. А потом… — он не смог договорить фразу. Слишком уж кощунственной она была. — В случае… ну сам понимаешь, у меня в кармане письмо. Ну, бросаю? — он достал из кармана монету. — Твой орёл!

Моментально проснувшийся азарт игрока заставил меня вскрикнуть:

— Давай!

Монетка, вращаясь, взлетела вверх, упав на землю, закрутилась на месте и повалилась навзничь. Под пробившимся сквозь мутное небо лучом солнца засверкал герб Советского Союза.

— Ну вот, — с облегчением сказал Юрка. — Бог правду видит. По моей вине мы остались без жратвы. Мне и расплачиваться.

— Юра, брось. Поиграли, и хватит. Я без тебя всё равно не дойду. Ты же у нас следопыт. Может, ползком доползём до какой-нибудь зоны. Сдадимся мусорам. А в другой раз получше подготовимся.

Не отвечая, он поднялся на четвереньки и, одной рукой обнажив грудь, приставил к ней лезвие ножа.

— Стой! — заорал я изо всей силы так, что от неожиданности вздрогнули даже волки. Перевернувшись на спину, я попытался выхватить у него нож. Но проклятая слабость подвела. Увернувшись от моих рук, Юрка с силой ударился о землю. Раздался характерный хруст костей. Нож вошёл в тело по рукоятку.

Смерть наступила мгновенно.

В отчаянии я перевернул Юрку на спину и закрыл его замершие глаза.

Внезапно, ощутив необычайный прилив сумасшедшей силы, как будто какая-то пружина подбросила меня вверх, я вскочил на ноги и яростно бросился с ножом на волков. Сознание помутилось. Ведь это они виноваты в гибели Юрки! Это они сожрали все наши запасы! Волки, слегка смутившись, отошли подальше…

До утра я не мог сомкнуть глаз… Вчерашняя сила куда-то улетучилась. Зато появились мысли. “А ведь я не смогу даже подняться. Неужели Юрка отдал свою жизнь для того, чтобы я подох рядом с ним?.. Нет, я обязательно должен дойти куда угодно. Хотя бы для того, чтобы рассказать о нём его близким. Но тогда придётся есть Юрку! Нет. Ни за что”».

Дальше у Сечкина начинаются галлюцинации, сознание угасает… Куда в это время делись волки и почему они не сожрали тех, кого так упорно преследовали, остаётся неизвестным. Известно лишь, что часть Бизона они всё-таки отхватили. Сам Сечкин по этому поводу пишет: «Почему волки уступили мне часть своей добычи, останется неразгаданной загадкой на всю жизнь… Тем более непонятно, почему они не съели меня самого».

Впрочем, герой в конце концов преодолевает колебания, пустив в ход оригинальную людоедскую логику: «Что же я, хуже волка? Прочь дурацкую, наивную добродетель! Плевать на все. Люди намного кровожаднее волков. Ради честолюбия они убивают себе подобных. Не хочу больше быть человеком! Хочу быть зверем!»

Далее… Далее предоставляю судить читателю:

«Рядом лежала большая ветка сосны. Порубив её ножом на куски, сложил колодцем на разгорающийся костер. Потом, отрезав большой кусок мяса от Юркиной ягодицы, насадил его на лезвие, которое пристроил над костром с помощью двух обломков веточки, и принялся медленно поворачивать импровизированный шампур.

Никогда мне не забыть вкус человечьего мяса. Сладковато-приторное, жестковато-вязкое.

Насильно запихивая себе в рот подгоревшие куски (есть не хотелось уже очень давно) и ежесекундно ожидая заворота кишок, я с жутким отвращением поедал Юркино тело.

Трое суток провалялся я на этом “лобном” месте. Интуитивно просыпаясь, подползал к большой луже, напивался вдоволь, раздувал почти потухший костер, съедал кусочек мяса и вновь забывался в тяжёлом сне. С желудком творилось что-то невообразимое. Но стали прибавляться силы. На четвертый день смог наконец встать. Срезав с ноги остатки мяса и уложив его вместе с остальными вещами в сильно отощавшую наволочку, я тронулся в путь».