Увы, Борис Самойлович неправ. Текст этого сонета относится не к царским временам, а к началу 1920-х годов, о чём свидетельствуют некоторые детали. Например, строка о «праздничном концерте». До революции узники Таганки никаких концертов устраивать в этой тюрьме не могли. Это было непредставимо. А вот как раз на начальном этапе развития Республики Советов тюремная система подверглась самым необычным экспериментам и изменениям.
Любопытные воспоминания об этом оставил некий Соломон Оскарович Бройде, написавший мемуары «В советской тюрьме», «Фабрика человеков», «В сумасшедшем доме». Вот что пишет о нём Георгий Андреевский в книге «Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху»:
«Если верить Бройде, обвинённому впоследствии в плагиате и использовании чужих литературных трудов, он в 1920 году как меньшевик был арестован и шестнадцать месяцев провел в московских тюрьмах и Институте судебной психиатрии имени профессора В. П. Сербского. Арест, надо сказать, не прошел для него даром, Бройде потянуло в литературу, и он оставил редкие для такого жанра оптимистические воспоминания о пребывании в советской тюрьме тех лет. Его книги о московских местах заключения стали популярными. В свое время их издавали отдельными тиражами, печатали в газетах, журналах…
В книге “Фабрика человеков” (так именуется тюрьма), написанной не Бройде, а, согласно “Словарю псевдонимов”, Игорем Силенкиным, описывается, как автор отбывал наказание в Таганской тюрьме и руководил там самодеятельным театром. Спектакли ставились в тюремном клубе, под который была отдана церковь, расположенная рядом с тюрьмой в Малых Каменщиках. Зрительный зал был рассчитан на триста человек. Помимо двадцати мужчин в нем играли женщины — соучастницы бандитов, хозяйки квартир (“хаз”), проститутки. В тюремном клубе шли спектакли и концерты, поставленные не только силами самодеятельности, но также профессионалами московских театров: Малой оперы, Еврейского, Украинского. Выступали в нем Шаляпин, Москвин и другие прославленные артисты».
Действовал театр и в Бутырской тюрьме, где Бройде тоже успел побывать в качестве арестанта. В Бутырке Бройде даже стал главным режиссером и поставил «Дни нашей жизни» Леонида Андреева. В спектакле также были заняты и мужчины, и женщины. Кроме того, «Соломон Оскарович описывает концерты “на карантине”, которые давали вновь поступившие заключённые, имеющие вокальные способности. Особенно шумным успехом пользовались профессиональные певцы, которых превратности судьбы заносили в тюремные стены. Певцы становились на подоконник карантинной башни, просовывали голову сквозь решётку и пели. Окна камер, выходящих во двор, облепляли заключённые. Они тихо слушали и громко аплодировали, чем радовали артистов, не все из которых были избалованы таким успехом, какой им дарила тюрьма».
Подобная обстановка царила и в других местах лишения свободы (позднее даже в печально знаменитых Соловецких лагерях особого назначения). С учётом вышеизложенного мы теперь можем яснее понять строки о том, что Таганка «обесценилась во дни террора, утратив обаяние позора». То есть во время «красного террора» тюрьму набили множеством представителей интеллигенции и богемы, силами которых затем и давались в основном концерты…
Впрочем, приведённый выше сонет, слишком «литературный», не прижился в памяти арестантского народа — даже среди «политиков». Упоминание о нём мне удалось найти лишь у Утевского (не сам ли Борис Самойлович его сочинил?[21]
). Почти не осталось воспоминаний и о «политической» переделке «Централки» на «Лубянку». Зато сохранились отрывки другой популярной некогда песни «контриков», которая посвящена исключительно Таганской тюрьме. И пелась всегда только с упоминанием Таганки.Но для начала в очередной раз обратимся к мемуарам Валерия Фрида «Записки лагерного придурка», автор которой пишет: «За свои десять лет в лагерях я слышал много песен — плохих и хороших. Не слышал ни разу только “Мурки”, которую знаю с детства; воры её за свою не считали — это, говорили, песня московских хулиганов».