По велению Чингисхана

Глава шестая Путь и распутье

Из предметов снаряжения каждый воин обязан был иметь при себе: пилку для острения стрел, шило, иголки, нитки, глиняный сосуд для варки пищи (хотя при нужде мясо елось и в сыром виде) и кожаную баклагу («бортохо») вместимостью около двух литров для запаса кумыса, молока или воды. В двух небольших седельных сумках («далинг») возился неприкосновенный запас пищевых продуктов и запасная смена белья. Неприкосновенный запас состоял из монгольских консервов – сушеного мяса и сушеного молока, которые употребляются и до сего времени.

Войска, если тому не мешали соображения стратегические, задерживались на местах, обильных кормами и водою, и проходили форсированным маршем районы, где этих условий налицо не было. Каждый конный воин вел от одного до четырех заводных коней, так что мог на походе менять лошадей, чем значительно увеличивалась длина переходов и сокращалась надобность в привалах и дневках. При этом условии походные движения продолжительностью в 10–12 дней без дневок считались нормальными, а быстрота передвижений монгольских войск была изумительна. Во время венгерской кампании 1241 года Субедей прошел однажды со своей армией 435 верст менее чем в трое суток.

Эренжен Хара-Даван. XX век

Гур хана влекло в степь, которая уже вовсю зеленела и искрилась талыми водами, кое-где расцвечивалась пятнышками цветов. Горы хоть и располагались ближе к небу, но снег в затененных распадках все еще темнел, уплотнялся, истекая ручьями в степные долины.

В сопровождении шести недавно принятых молодых турхатов-телохранителей, которым отдал предпочтение перед испытанными воинами, Джамуха ехал вниз по южным склонам гор и, казалось, никуда не спешил. Возможно, так оно и было: Джамуха никогда и никому не выказывал и не высказывал своих личных намерений. Он уже привел в недоумение многих своих приближенных, когда спешно разослал подальше от себя своих верных старых турхатов по заведомо пустячным поручениям, которые был способен исполнить любой мальчишка. Кое-кто заикнулся об опасности подобного распыления сил, но Джамуха метнул такой взгляд, который мог и самого красноречивого сделать заикой. Он умел подавлять чужую неугодную волю.

Гур хану видней! Всякий знал, что даже с самыми близкими Джамуха не позволяет полной откровенности, отделывается шутками, недомолвками, иносказаниями, которым не каждый может обучиться. Никто не знал, каким будет его следующее решение, даже если Джамуха собирал курултай. Однако он умел побеждать, а кто же ослушается победителя? И вот он разослал всех неведомо куда, оставшись с шестью молодыми турхатами, и вот он подошел, таясь, к южным границам Верблюжьей степи и укрылся за нижним гребнем скал.

Он знал, что делает.

Он должен был погибнуть один, понудив своих людей уйти под девятихвостый штандарт андая и продлить свои дни в служении большему из ханов – такова, видать, воля Бога-отца Тэнгри-тойона и его сына Христа.

Отослав турхатов на охоту, Джамуха усаживался на любимый черный камень, прогретый солнечным теплом. Этот черный, глянцевитый камень не казался Джамухе жестким, от того ли, что вбирал в себя тепло срединной весны и, не остывая за ночь, отдавал это тепло мышцам и суставам воина. Или от того, что ощущение незыблемости древних гор передавалось гур хану, оттягивало боль души. Он глядел в степь, куда ему нет возврата, где не чувствовалось присутствия человека даже в ясный день. Только ночами далеко на юго-востоке мерцали неясные огоньки.

Жизнь вождя превращалась в смерть, день – в ночь.