По велению Чингисхана

Суток не прошло, как вернулся гонец от Чимбая. Гнедая кобылка его роняла пену с удил, а глаза ее заткались кровавой паутиной безумия. Сам же гонец был весел и легок в походке: видно, привез бодрую весть и нес ее в сурт Аргаса, не боясь расплескать.

Аргасу не терпелось, он словно омолодился в этом походе и готов был выскочить навстречу обратному гонцу, однако усидел на кошме, выбивая кнутовищем барабанную дробь.

Вошел гонец и преклонил колено.

– Говори! – велел Аргас.

Вошедший заговорил:

– «Такое поведение гур хана можно объяснить тем, что он готовит не одну ловушку. На него непохоже, что подобно бродягам-разбойникам он обживает глухомань с горсткой полуголодных нукеров: одной прислуги вместе со свитой и рабами у него несколько сюнов. Может быть, что с разгромом найманов ход мыслей его изменился: слышно, что от него оторвались даже те роды, которые были ему верны со времен пращуров», – говорил гонец, уставив взгляд в никому, кроме него, невидимые иероглифы памяти, написанные где-то над головой Аргаса.

Голова же Аргаса была подперта рукой, а лицо и лоб укрыты большой черной ладонью, опоясанной сыромятью нагайки.

– «…Со времен пращуров. Может быть, Джамуха с небольшим отрядом ходил в разведку и обнаружил вас, чтобы внезапно напасть уже с бесчисленным войском. С осторожностью иди, Аргас, по его следам, ищи их и разгадывай. Старайся не распылить силы, не вступать до поры в мелкие стычки. Веди его. А мы исполним то, зачем сюда пришли: захватим всех до единого мэркитов. Иди за Джамухой…» Так сказал Чимбай! – произнес гонец, и взгляды их с Аргасом встретились: один – опустошенный, второй – полный решимости.

– Он сказал – я услышал! – встал во весь рост Аргас. – Иди к котловым и возьми с собой еды. Поспишь в седле – скоро выступаем.

Шоно почувствовал себя муравьем, стоящим у подножия скалы, когда глянул на войско Аргаса, готовое к походу.

В плотном строю нукеров не прозвучало ни единого слова, выражающего чью-либо радость или недовольство или непонимание, пятнадцати-семнадцатилетние юноши-нукеры готовились по слову тойона двинуться лавиной в любом направлении и смести со своего пути всяческое сопротивление. «О, юность поистине не знает страха смерти! – поежился Шоно, глядя на людей, готовых принять гибель свою как послушание. – И рыба одета в кольчугу, – думает он, глядя на доспехи нукеров. – Но рыбак умеет поймать ее и завялить, сделать безглазой щепой…»

На многих из воинов сияли доспехи из тонко кованных и связанных между собой ремешком железных пластинок. Некоторые красовались в панцирях из многих слоев кожи, промазанной смолой.

«Я имею вильчатый наконечник на птицу тетерева, я имею многошипные наконечники с разведенными острыми жальцами – на рыбу, – продолжает думать зачарованный воинской мощью Шоно. – На лесного быка-сохатого у меня есть крупные и остроклювые… Не спасают ни жесткая чешуя, ни быстрые оленьи ноги, ни гулкие полые перья от метко пущенной стрелы, и кровь красна у всех. Клинки закалены в воде, смешанной с солью. Юноши уверены в их разящей силе. И они не думают, что на той стороне похожие на них молодые нукеры так же надеются на свой клинок, стрелу, на свою удаль. Да-а-а… Кровь красна у всех, но что их всех гонит? Меня, Шоно, гонит голод… Я могу убить теплокровного о четырех лапах и поесть сам, накормить семью, насушить мяса… Могу обменять пушнину на серебряное блюдо с насечкой…» И Шоно размечтался о будущем, которое снова дарила ему жизнь. «Жи-и-знь… Вот задерет меня медведь-дедушка и что станет с моими детьми-охотниками? Хожу я в тайгу, а моя ли она, если налетают… бьют… грабят… Кто встанет на мою защиту? И с ними, с моими детьми, никто считаться не станет… Уйдут и они из этого мира, подобно маленьким жучкам-короедам – вот тебе и воля, Шоно. Вся твоя воля на острие стрелы заезжего нукера, в лапах еще и не родившегося медведя, в речной глубине или на дне горного ущелья… Так-то, Шоно…» – говорил он сам себе, глядя на ровные ряды нукеров.

Он вздрогнул, когда услышал голос Аргаса и увидел его сидящим в седле.

– …человека с вопросом! Согласен? – дошло до его сознания сказанное Аргасом и обращенное к нему. – Согласен?

Шоно замотал головой, стряхивая оцепенение, и попросил:

– О, не гневайся, великодушный догор Аргас, – я не расслышал твоего разговора!

– Как же тебя с твоим слухом медведишка не порвал? – засмеялся старый воин. – Я сказал: до встречи, Шоно-урангхай! Мы уходим! Если к тебе прибьется мой человек – расскажи ему, что услышишь, и передай, что увидишь, – согласен?

Конь танцевал под Аргасом – конь тоже жаждал боя.

Шоно ответил:

– Пусть будет так, догор, – и легонько стукнул по сапу коня Аргаса, который норовил укусить его за плечо. – Приезжай осенью, если тебе по душе моя воля. Осенью дичь нагуляет жирок.

– Эх-хе! Ух-се! – только и вздохнул Аргас. – Кто же воевать будет?

– Зачем? Ты старый, надо сойти с чересседельной кошмы!

– Каждому – своя воля, Шоно-догор! Твоя – жить в лесу и остерегаться эха, моя воля – воля моего Чингисхана. Отпустит, приеду к тебе на охоту.

– Повтори же: чего он хочет? Я расскажу людям, догор!