По велению Чингисхана

Аргас не щадил коня – слишком важен был вызов к Сиги-Кутуку. А ведь лет двадцать назад именно он, Аргас, нашел этого Сиги-Кутука во время схватки с татарами. Крепко бились копьями и мечами, уворачивались от непреклонных дротиков и ножами отсекали арканы, резали тела, убивали коней и всадников с обезумевшими в кровавой сече глазами; грома Божьего было не слыхать от нечеловеческого ора и стонов раненых в этом смертельном месиве; время для кого-то останавливалось и уходило в землю, аки молния. Аргас тогда привязал коня в лесу, взялся за лук-ангабыл, достал стрелы и, выцеливая самых отважных рубак из татар, метко ссаживал их с седел. Ему казалось, что он слышит в этом смерче хриплых голосов их свистящие на выходе души, видит их жестокие раны. Аргас с холодной ясностью озирал бранное поле, когда увидел, как из-под груды сорного хлама вышмыгнул и припустил к лесу маленький мальчик. Он бежал прямо на Аргаса, и Аргас ловко поймал его. Малец ладился укусить воина, норовил ударить ногой в пах, но быстро обессилел и притих. Под собольей дохой его виднелась кольчуга из мелких колечек, на золотом поясе с орленой пряжкой были подвешены нож, кресало и три кожаных киски, что указывало на знатное происхождение. Потому и отвез его впоследствии Бэлгитэй к своей матери Ожулун– хотун, чтобы отдать в приемыши. Теперь он вырос и стал великим тойоном в двадцать семь лет, теперь шестидесятитрехлетний молодожен Аргас едет к нему на допрос. Спросил бы тойон Аргаса: тот ли он, Аргас, что был двадцать лет назад? И ответил бы Аргас, что нет в нем прежней удали и спорости мышцы, а его еще и женили на смех воронам на юной вдове Дармаа, старого друга, как и завещал Дармаа, умирая от ран. Что делать? Поначалу-то Аргас бодался и взбрыкивал, противясь новой женитьбе, но старуха его оказалась такова, что сама поехала и привезла себе эту подружку в жены любимому мужу. А старая и раньше крутила Аргасом так хитро, что он и не замечал, и тут решила за него. Когда ему было размышлять о нраве своей старухи, если то война, то служба, то охрана угодий от волка и вора-отщепенца! Что говорить, если через три дня после того, как старуха привезла молодуху, Аргаса снарядили на подавление мэркитского восстания и он с облегчением душевным пустился в путь с основным войском. Да забыл, что старуха-то у него – курултай: она скорехонько собрала подружку Малтанай и отправила вслед за единственным их мужем! Все те три месяца, что жили с войском в поверженном Тайхале, молодая преданно служила Аргасу. Как бы поздно он ни воротился под свой кров – там и чай, и горячее мясо, и постель, пахнущая бодрыми степными травами.

Но Аргас упрям. Он ел, сидя спиной к той, кого подкинула ему судьба, полосатая кукушка, а спать уходил в арбу, где, засыпая, слышал едва различимые шаги юницы, терпеливо ждущей мужниного зова.

На той самой арбе однажды опрокинулись, переходя вброд быструю в каменистом русле речонку. Вымокли до нитки сами, поклажа отяжелела от воды. Пришлось набить возок сеном и голыми лежать вместе, прижавшись телами, чтобы сберечь тепло.

Но и в этом шалаше Аргас не размяк, нутром иссыхающим почуял запах юной плоти, истекающий от новой жены. Он едва не дрогнул, и оттого непонятное раздражение вскипело в душе, саднившей при любом покушении на ее волю или ощутившей нечто противное своей природе. Одно дело воинское, когда подчиняешься воле вождя и не думаешь о справедливости или богоугодности своих деяний, а другое – супружеские обязанности: разве он, Аргас, животное? племенной бык? косопузый манзя?[10] разве он желал этой женитьбы?.. Вот об этом обо всем расспросил бы молодожена Аргаса большой тойон Сиги-Кутук – тут бы и поговорили. Да не государственное это дело: спиной к жене или лицом к ней ложится спать старый воин.

– Й-й-й-ах-х-х! – криком подстегнул коня Аргас.

– Йок – йок… Йок – йок… – отвечала ему лошадиная селезенка. «К утру доберемся…» – знал Аргас, оборачиваясь на заходящее солнце.

* * *

Сиги-Кутук как золотоносный песок промывал множество сведений о Джамухе, получаемых от людей, когда-либо соприкасавшихся с гур ханом, – он искал блестки истины почище ревностного старателя. Вот и Аргаса он вызвал из дальней степи в надежде получить от него сведения, которые могли бы склонить чашу весов правосудия в ту или иную сторону, к жизни или смерти подследственного.

Прежде чем войти в сурт Сиги-Кутука, требовалось пройти через окуривание пахучими травами, а на пороге – сесть задом наперед на конский череп и произнести: «Клянусь говорить истинную правду. Ничего не утаю и не прибавлю из того, чего никогда не было!»

Аргас прошел через обряд – скрывать ему было нечего, и когда нырнул во тьму сурта, то при свете жирников увидел смутно краснеющее лицо Сиги-Кутука, а за ним, одетый в золоченые сукна и шелк, виднелся некто, напоминающий Джаргытая, отца Джэлмэ и Сюбетея. «И великий кузнец здесь!» – мелькнуло в мыслях Аргаса, и ему стало не по себе, словно уличенному в низости.

– Сколько тебе лет? – прозвучал вопрос.