По велению Чингисхана

Всадник спешился и подошел к яме, выкопанной манзей. Глиняная обмазка внутри ямы, циновки на ее дне напоминали внутренность сурта. Чулбу понял, что это погребальная яма, над которой вскоре вырастет курган, куда положат глиняную посуду с угольками и посмертные дары какому-то непростому воину, что яму эту обкурят дорогими благовониями, а в чашах-курильницах зажгут очистительный огонь. Ведь свою жизнь и жизнь своих предков кочевник представляет как длинный, до седьмого колена ряд людей, которые обитают среди богов. Чья кибитка будет уходить отсюда в небо?

– Кто будет здесь лежать? – спросил Чулбу-тойон манзю.

– Моя ходи-ходи… Не понимай… – кланялся гуттаперчевый китаец.

«А кто понимает?» – вскакивая в седло, думал воин. – И я не понимаю: для Джамухи ли эта кибитка? или для меня?»

* * *

Похоже, что-то изменилось в норове Аргаса, когда он вернулся домой, проехав в раздумьях более десяти кес. Малтанай встретила его и провела в урасу, натянутую из полос ткани по-походному. Дорогой он вдруг понял, что привык к молодой жене, и встревожился, когда вообразил вдруг ее, смертельно раненную копытом необъезженного жеребца, укушенную змеей, растерзанную волками, – потому и гнал коня. «Бедняжка Малтанай! За какие грехи ей, сироте, такая судьба? Ни матери, ни отца, муж Дармаа, хоть какой ни старый был – и тот погиб… И я старик, да еще и лютый! Кто она у меня: жена? служанка?»

Уж не шаман ли напустил эту жалость на Аргаса? или вступает он в новую пору своей жизни и сердце его готово к мирным трудам и утехам?..

Он украдкой, как юноша, в котором зреет мужчина, косился на Малтанай, когда она подавала ему еду, и какая-то забытая радость и покой созерцания подвластного ему мира трав, табунов, легконогих овец и кострового огня занимала его существо. В этот вечер ему не хотелось есть одному, но, даже слыша голос жены, разговаривающей со своим конем за стенкой сурта, он все не подзывал ее, а лег спать один, еще не веря в свое пробуждение иным человеком.

А утром, когда Малтанай развела костер, чтобы вскипятить воду для чая, он положил в кипяток кусок сушеного мяса.

– Схожу на рыбалку… – сказал он, увидев вопросительный взгляд жены. – Сказывали, что эти озера – истинное кочевье рыб! Проси духа воды – пусть позволит нам с тобой попытать счастья в рыбалке!..

И как ветром сдуло Малтанай – она бежала к озеру, счастливая первой мужниной просьбой.

– Тише! Ти-и-и-ше! – кричал он ей вслед. – Куда ж ты, сломя голову-то?

Он достал из пыльной кожаной сумки два хороших костяных крючка, которые были цельными, и один составной железный с бородкой на жале – все это, завернутое в тряпицу, он проверил и почистил. Для пахучести смазал маслом, привязал к лесе, витой из сухожилий сохатого, приладил грузила из камня с дырочкой. Потом пошел на озеро и терпеливо просидел там до предзакатной поры, будучи человеком упрямым. Однако рыба оказалась упрямей Аргаса – то срывалась с крючка, то безнаказанно лакомилась наживкой, то, дразня рыбака, взыгрывала над поверхностью розовеющей воды, охотясь на мошку. Но неудача не огорчила Аргаса, мурлыча что-то, он вернулся к вечеру домой и лишь у огня почувствовал, что продрог. Но как хорошо сиделось у огня новому старому человеку! Малтанай, чтоб не дать угаснуть огню, собирала в степи сухие кизяки, а он пил чай, обжигая нутро, и уже все более открыто смотрел на гибкую, сильную фигурку жены, на ее неустанные поклоны земле, на то, как она поправляет выпадающие из-под шапки пряди черных волос, впервые за полтора года чувствуя на себе его долгожданный взгляд – взгляд мужчины.

Ночью он лег с ней и по дыханию понял: не спит.

– Ничего не поймал, – сказал он, чтоб завязать разговор.

Она посоветовала:

– Нужно было грузила намазать пахучей смолой.

– Откуда тебе знать? – спросил Аргас несмышленую.

Она ответила:

– Если бы я была рыбой, то клюнула бы!

– Ух-се! – удивился он, и оба они рассмеялись. И таким легким, таким очистительным был этот смех.

– Сколько ж тебе лет, что ты такая глупая? – спросил жену Аргас.

– Осенью будет восемнадцать… – ответила она, растопыривая перед собой пятерню. – Время идет…

Аргас снова тихонько рассмеялся: ишь, время у нее идет! Послушайте, люди, а? У нее идет время!

– Чему ты? – спросила она с мягкой улыбкой, которая как бы светилась в темноте. – Ты умеешь смеяться… ничему?

– Я смеюсь оттого, что все хорошо… – отвечал правдиво Аргас. – Скажи, где твоя мать? Отец погиб на войне, Дармаа умер от ран. А где же твоя мать?

– Она погибла… Был сильный джут… Буран… Она замерзла в степи… Я с пятилетним братом жила у родственников. Потом кэрэитов завоевали ваши люди, и меня взял себе в жены Дармаа. Год жила с ним – и год он был в походе. Сейчас я твоя жена.

– А я не старый? – Аргаса будто кто за язык дернул, но Малтанай ответила спокойно:

– Ты сильный, – и Аргас, взволновавшись жалостью к ней, нежно тронул ее плечо, нюхая теплый завиток волос на затылке женщины.