По велению Чингисхана

– О, небо! – сокрушался Лунг-Судургу, постукивая себя кулаком о колено и поцокивая языком: – И я когда-то встречался с Джамухой на курултае у найманов! Могу сказать: великого ума человек!

Алахыс счел нужным сказать:

– Ум может вознести человека, как беркут ягненка, высоко-высоко, а потом сбросить вниз! Джамуха – сухой хворост вблизи костра: дунет ветер посильней – он и вспыхнет. А красным словом он может из песка пустыни веревки вить – это да… Ты бы доверился ему? – обратился он к хану тангутов.

Тот ответил без раздумий:

– О да! Если бы его стреножить! – уже хотел засмеяться своей шутке, когда Тэмучин продолжил:

– Я приказал снести головы его турхатам. Они осмелились поднять руку на собственного гур хана. Им не надо жить больше…

– Ух-се! – сглотнул слюну Лунг-Судургу и поджал губы стремечком. – Это не совсем правильно: кто же станет приводить к тебе твоих врагов? Враг должен быть наказан сильным властелином!.. А? – и он обернулся к Алахысу, но тот повернул лицо к огню очага и сказал:

– Вождь, возносящий предателей, – сам будет предан…

Казалось, что Лунг-Судургу утратил всю свою многозначительность и чинность, его глаза заметались словно черные мышата, свалившиеся в яму.

– А как же ты обойдешься с самим гур ханом? – не удержался он от любопытства. – Его ты не числишь среди предателей, Тэмучин?

– Он слишком простосердечен для того, чтобы быть предателем, – как нечто само собой разумеющееся и известное всем ответил Тэмучин. Потом сделал паузу и в упор глянул в глаза Лунг-Судургу. – А я слишком хорошо и очень давно знаю гур хана Джамуху… Если бы я не верил ему, то не верил бы и себе… Утолено твое любопытство, хан?

– Ты предложил ему мир и… должность? – уже не стеснялся столь бурно проявляемого желания знать Лунг-Судургу. – Если так, то, уверяю, м-м… это опасно… м-м…

– Не опасней, чем жить на земле. Джамуха прямодушен, чист и правдив – что же в этом опасного? Для кого он опасен? Вот и твое имя – Судургу – означает «простой», «бесхитростный». И я думаю, что ты достоин этого имени. Или я ошибаюсь?..

Лунг-Судургу опомнился и словно бы свернулся в клубок, как ласковая собачка у ног хозяина.

– Я надеюсь, что ты не ошибаешься! – улыбнувшись, ответил он.

А Тэмучин, приструнив его, продолжал:

– Ваше, тангутов, отличие от нас, монголов, и от онгутов в том, что веками вы живете оседло и выращиваете свои хлеб да капусту. Ваши горы Аласа известны богатой пушниной и дичью. Но вдруг – засуха, наводнение или какая беда земная – что тогда? Вы ведь не можете сняться и уйти кочевой тропой. Почему вы крюками вцепились в гору, которая тоже может оскудеть живностью, и почему вы ставите свой скарб… м-м… – он тоже споткнулся, как недавно Лунг-Судургу, ища нужное слово, – выше такой простой вещи, как честь? Вот что страшно потерять, на мой взгляд! Честь!

Лунг-Судургу пропустил оскорбление мимо ушей либо не заметил его, спеша выказать ум и здравомыслие:

– Ничего не растет и не приумножается, если к нему не приложит свои руки человек: чем больше орошаешь поля и унавоживаешь землю, тем больше пожнешь плодов своего труда! Следим, чтоб скот посевы не вытоптал… Точно так же и нашу гору Аласа бережем, а как вы думаете! Когда наступает пора размножения живности – ни один охотник не должен к ней приближаться под страхом наказания!

– И подчиняются? – язвительно спросил Алахыс.

– Кто ж сам себе враг? – обтекаемо ответил Лунг-Судургу. – А осенью – иди, охоться! Не-э-э-т! Оседлая жизнь – это лучше, чем кочевать всю жизнь… Кочевник ничего не наживет.

Чингисхан презирал оседлые народы. Ему были отвратительны их привязанность к хламу, к тому, что они считали богатством, их песья привычка вилять хвостами перед сильным и облаивать слабых, их не подкрепленные делами и поступками словеса, посеянные по дороге к власти, которые восходят изменой, предательством, отказом от своих слов, сказанных ранее… Кочевник же все самое дорогое носит в душе, жизнь его полна опасностей, преодоления, бессребреничества – ради чего он, кочевник, станет кривить совестью?

Но, не желая спорить с нечистым человеком, Тэмучин сказал:

– Кто знает? Таким, как мы, так нет ничего лучше, чем привычная кочевая жизнь… Иного мы даже не можем себе представить.

И Лунг-Судургу торжествующе развел руками: что, мол, с вами, недоумками, поделаешь?

«Рабы… Я уничтожу вас, пачкающих землю… – провожая Лунг-Судургу и его свиту, думал Тэмучин. – Рабы тепла… Рабы вещей… Рабы страха за свою мошну… Всякий раб изначально лжив и продажен, как ты, Лунг-Судургу, и убивать вас надо как животных: не перерезая горло, а распарывая брюхо».

* * *