По велению Чингисхана

Пусть откроется сознание твое,

Запоминай знаний больше,

Умей слушать неслышное,

Сумей видеть невидимое,

Полагать неочевидное.

Пробей дороги добра,

Открывай направления святых деяний,

Будь умен и мудр, силен и терпелив.

Благословение по-якутски

Утренние барабаны числом более тридцати зарокотали так, что вспугнули окрестных птиц, а всадники, одновременно пущенные, как стрелы, на восток, север и юг, переполошили стада сайгаков. Одинокие зайцы вскидывались едва ли не из-под копыт лошадей.

Берег Онона высветило солнце, и из отверстия суртов, усеявших этот берег накануне курултая, к солнцу потянулись отвесные дымовые столбы.

А на курултай съехались почитаемые люди всех родов, вошедших в ил Чингисхана, и каждому роду во избежание тесноты и путаницы были отведены заранее уготованное место, дрова для костров, посуда и утварь. Ждали часа своего заклания сотни молодых бычков, табуны лошадей и овечьи отары, определенные для угощения. Тревожно метались, клубились, сбивались в горстки и бесполезно звали они покровителей своих судеб на помощь. Лишь бараны и овцы с доверчивыми глазами жевали жвачку.

И все это – в день, когда щедрое солнце играло на золотых ярлыках, полученных великими тойонами для обозначения их мест в главном круге. Но какими бы заслугами они ни обладали, первым вышел в круг ужасный шаман Тэб-Тэнгри, которого тайно боялись или ненавидели многие. Он рухнул на колени так, словно ушел по колено в землю, и воздел руки к синему чистому небу, и людям показалось, что небо затмилось.

Шаман испрашивал у высоких божеств позволения приступить к делу. Ему оставалось еще бросить в огонь костра пучок конских волос, чтобы дать всем почувствовать бодрящий запах жженого, а потом произнести слова простого алгыса[11] и отстраниться от действа. Однако шаман, сотворив обряд, громко возопил:

– Достопочтенные мои! Я, шаман Тэб-Тэнгри, несущий в себе земное доверие высших божеств, сегодня перед великим нашим курултаем имел видение! Слышите меня?

Нечто похожее на овечье блеяние было ответом на столь непривычное поведение шамана. Но он словно и не нуждался в ясном ответе на свой вопрос и продолжал:

– В этом видении верхние доверительно сказали мне, своему детищу: «Вы, монголы, собрали много родов воедино и тем положили исток великому илу. Мы, Верховные божества, назначаем вашим хаганом до поры до времени Тэмучина, известного под славным именем Чингисхан. Передай это», – сказали они!..

Люди еще больше стали похожи на овец – они смотрели один на другого и в оцепенении не видели ничего, кроме такого же тихого оцепенения на знакомых лицах. Не все поклонялись одному Богу, но любому из них полномочия шамана Тэб-Тэнгри, якобы полученные им, как кусок сушеного мяса от хозяйки, прямо от «верхних», казались сомнительными, а речь его – предосудительной. Сообразительный Джэлмэ широким шагом выбрался в центр круга и, высоко подняв правой рукой бунчужное знамя, левой рванул шамана к себе за спину и оттеснил в сторону. И внимание людей было приковано уже к новому штандарту – они указывали на него корявыми пальцами, шумели, цокали, сосредоточив на священном бунчуке всю страсть к походам и битвам, все надежды и опасения, свое прошлое, настоящее и будущее. Джэлмэ же, как китайский чревовещатель – не открывая рта, прошипел на ухо шаману:

– У-у, гадина линючая! От имени Бога, говоришь? Погоди, верхние перешибут тебе хребет за такую болтовню! Вон отсюда, мерин! – и шаман, придав лицу спесивое выражение, но испугавшись нешуточной ярости Джэлмэ, раздвинул толпу и отступил к ближнему сурту, где хранились его бубны и погремушки для камлания.

Все это длилось несколько мгновений, и Джэлмэ уже улыбался, еще выше подняв древко бунчужного знамени своей сильной рукой. Он выкрикнул:

– Тойоны! Здесь, на этом счастливом тюсюлгэ[12], нет посторонних – мы связаны единым ремнем. Смотрите на ваше новое знамя – оно будет вести нас к великим победам, если мы останемся в связке, если будем всегда о девяти ногах, как древко этого белокошного знамени, на котором вечно будет парить серый сокол батыра Бодончора!

Люди радовались. Лавина одобрительных возгласов и хлопков ладонями о колени только утяжелилась, когда в круг вышел Боорчу и с ленцой повел богатырскими плечами как бы в предощущении непременных сражений.

– Мы – свободные дети бескрайних степей! – слова его полетели, как брошенные катапультой камни. – Есть ли среди всех ста двадцати родов, которые собрались сегодня здесь, хоть один, кого принудили это сделать? Отвечайте мне!

Толпа смеялась, давая понять, что он говорит невообразимое, что все собрались по доброй воле. Люди выкрикивали что-то одобрительное, бодрящее. Восторг единения и ясность цели – все это рвалось из упрятанных во тьму душ тайников и сливалось в рев, способный испугать глубинную рыбу в Ононе.

Боорчу говорил: