По велению Чингисхана

– Так ведь мы говорим о будущем нашем, а не об этом походе, – сказал Мухулай, улыбнувшись миролюбиво. – О том, что во всем должен быть смысл. Кормить всю жизнь огромное войско – это что, весь наш смысл? А я хочу сказать про Китай…

– Ну?

– После долгих раздумий я пришел к выводу, что мы неправильно поступили, уйдя оттуда, не оставив ни одного мэгэна. После почти десятилетней войны посчитали отчего-то, что окончательно обуздали Алтан-Хана…

– Но почему? – не удержался от вопроса хан, вопреки своей привычке никогда не вмешиваться в такие споры, а только слушать со стороны, ничем не выдавая пока своего мнения.

– Алтан-Хан до поры до времени – ну, пусть год еще – будет сидеть тихо, затаившись, но потом все равно потихоньку станет убирать наших доверенных людей, ставших на нашу сторону… Уже начал убирать, по слухам. И мы не можем их поддержать, спасти, даль огромная есть даль. Как отсюда ни следи, все равно узнаем только тогда, когда все уже случится…

– Правильная опаска. Мне жалко ханьцев, людей, которые, поверив нам, помогали как могли, не жалея жизней порой, – сокрушенно покивал Джэлмэ. – А теперь они в его руках…

– И мне очень жалко этот народ хани, чем-то схожий с нами, – продолжал Мухулай. – Такой прямодушный, здоровый, работящий и добрый народ – и так долго мучился под гнетом сперва киданей, а затем и джирдженов. К тому же, своей поддержкой они нам намного облегчили тяготы войны. А мы, которым они поверили как своим освободителям, едва сокрушили нашего общего врага, как тут же умчались вдаль… На что это похоже? Кто теперь после этого будет помогать нам впредь, жертвуя своими родными и близкими даже? Конечно же, никто. Мы поступили крайне плохо. Это все равно, что предать поверивших тебе людей…

– А для нас должна быть очень дорога поддержка такого большого народа, как хани, сделавшего свою страну поистине великой, – добавил Джэлмэ. – Что теперь ни говори, а пренебрежение этим показывает, увы, нашу ограниченность и недалекость…

Хан был поражен такими нежданными речами своих великих тойонов, самых близких ему и имеющих право и возможность всегда отстаивать свою точку зрения при принятии любого решения… Хотелось крикнуть: «А где ж вы были раньше, почему сразу не сказали об этом мне, почему не посоветовались?!» – но все-таки он сдержал гнев, верный своей привычке выслушивать все до конца. И сидел, опустив взгляд, подавляя закипающие раздражение и злость.

Соргон-Сура словно подслушал мысли хана:

– А что ж вы не сказали этого раньше? Что, опомнились только теперь, когда позади уже сотни кес? А ведь один из вас возглавляет объединенные войска, а второй – джасабыл сугуланов внешних стран… На взгляд такого начальника, как я, который выстраивает в ряд и командует лишь сосудами с кумысом, оба вы в недосягаемо высоких чинах. И сидели до сих пор молчком, когда надо было говорить, убеждать всех… А вот теперь, значит, решили похорохориться?!

– Когда начали выводить войска из Китая, нас обоих на месте не было, – вполне спокойно сказал Мухулай. – Я болел, сами знаете, находился на лечении. А Джэлмэ, вот уже год почти, здесь, на западе. Конечно, можно было еще воспротивиться, пока горячо, но следует ли оспаривать только что принятое решение? Кроме того, ошибочность вывода оттуда всех войск стала очевидной только теперь, перед новой войной, когда мы все дальше уходим на запад…

– Ну конечно, всегда выгодней хорохориться задним числом, заодно и спроса избежать!..

Сейчас он вспоминает этот разговор едва ль не с улыбкой. Да, порой повседневные заботы слишком уж вовлекают в свою череду, затмевают ум, затуманивают взор. Не находится времени не только для того, чтобы обдумать ход дел и событий вперед, но упускаешь из виду и то, что требует немедленного и сравнительно нетрудного исправления, – и оно через какое-то время приобретает вдруг такие размеры, что требует уже огромных усилий и воли, чтобы положение выправить. Нет, все должно быть сделано вовремя. А тогда разговор завершился решением направить в Китай войско.

А ведь до сих пор они никогда, считай, и нигде не оставляли за собой хоть сколько-нибудь крупные силы. И не только в спокойствии за тыл, но еще и потому, что задача прокормить, устроить столько людей, найти пастбища ложится нелегким бременем на местные народы, и без того обессилевшие, обнищавшие в войне. А это, конечно, никому не понравится, вот и начинают роптать, сопротивляться, объединяться против тебя. Если же уходишь, то они остаются со своей вековечной внутренней возней и соперничеством, вместо объединения все силы уходят на внутренние раздоры.

Это первое. А второе подметил Мухулай: стоит тебе уйти, как начинается преследование твоих сторонников, борьба против посаженных тобою во власть… А ведь дороже всех богатств люди, которые поверили тебе, приняли твое, поддержали. Предать их – все равно что совершить тяжкий грех, и хорошо, что они вовремя исправили это. Особенно теперь, когда они повернули во враждебную западную сторону, важно иметь за спиной надежный и спокойный тыл.