По ветру

– Не ограничивай себя. – Он не пытался ее подловить или задеть – его слова звучали как самая трепетная и заботливая просьба. – И не оглядывайся на то, как надо. Пробуй новое, даже если это кажется страшным.

Догадаться, что Кирилл говорил об отношениях и любви, оказалось несложно, но его слова отдавали теплом. Эля засмеялась, и в то же время по щекам потекли слезы.

– Ладно, – повторила она его ответ.

– Ладно? Например, попробуй холодник на кефире приготовить – это просто пушка, я отвечаю!

Смеяться становилось все легче, но и слезы не отступали. Эля совсем не грациозно вытерла щеки ладонями и повернулась к Кириллу.

– Спасибо тебе.

– За что? – искренне изумился тот.

– Реши сам. – Эля задорно подмигнула и выскользнула из машины, не оставляя пространства для маневров Кириллу. Никаких последних поцелуев, слов прощаний и лишних признаний. Она быстро дошла до подъезда, ни разу не обернувшись, – ей тоже не стоило делать глупостей и давать неоправданные надежды. Все так, как должно было случиться, и им с Кирей удалось закончить все ярко и красиво.

Поднимаясь на свой пятый этаж, Эля дала себе обещание – найти постоянного психотерапевта. Вспороть каждый кособокий шов, отыскать каждый запрет, долюбить самой ту маленькую девочку, того взбалмошного подростка, ту юную женщину, которую не вышло любить безусловно у других. Эля больше не хотела обманывать себя. Даже если она решит никогда не влюбляться, не строить отношений и жить так же, как жила до Кирилла, пусть это будет ее решением или особенностью – смотря что они откроют в процессе терапии. Зато честно. Не усыпанная глиттером уверенности и свободы травма, а настоящая Эля. Она больше не будет отталкивать чувства. Она встретит их, гордо вздернув подбородок, абсолютно нагая и честная – как когда-то встретила Мари на Кириной кухне. Только вместо рыжей девчушки напротив сядет она сама. Для себя самой.

Разомкни свои объятья,
Прикури мне сигарету,
Ждут машины у подъезда…
Ай, карету мне, карету!

© Несчастный случай – Объятья

20 тёмыч Полный дурак, язык мой и судьбоносная асфальтовая зебра

Самое сложное, когда возвращаешься в привычную колею, то, что она больше не привычная на самом деле. И ты изменился за время своего добровольного катания по дну, и колея уже совсем другая.

Доставка, в которой Тёмыч числился одним из учредителей, упорно справлялась без него. Насколько хорошо – вопрос, конечно, ведь разделение труда не просто так придумали, – но она все еще была на плаву, в отличие от нерадивого учредителя. Серый с ловкостью артиста на арене цирка умудрялся контролировать все, до чего мог дотянуться. Так что, когда Тёмыч приехал к нему с разговором, они выглядели примерно одинаково: потрепанно, грустно и в целом – обнять и плакать, как любила повторять Эля.

– Приперся, гляди-ты! – Серый нехотя пожал руку и пропустил Тёмыча в квартиру. – Я уж думал в «Ищу Минск» писать, да фотки твоей нормальной не нашлось.

– Серый…

– Да че Серый?! Ты, блин, в отпуск ушел, в нирвану свою какую-то страдальческую и забил к черту на работу, на друзей – на все, блин! Я не вытягиваю один и, блин, не должен вытягивать!

– Масленица была давно, Серый, не разбрасывайся блинами.

– Да пошел ты!

Серый ссутулился и зашагал обратно к компьютеру. Приземистый и широкоплечий, он нелепо горбился, словно роста в нем было два с хвостиком, а крупный на фоне короткой стрижки нос походил на клюв. Сейчас – по всем законам мифологии – он нерадивому Тёмычу печень должен был выклевать: праведный гнев так и разливался по комнате, прибывал с каждой секундой, как вода в трюме тонущего корабля.

– Я виноват, Серый. Давай поговорим.

В ответ – молчание и напряженный стук по клавиатуре – даже он казался Тёмычу осуждающим. Ты-про-пал, ты-под-вел, ты-ду-рак! И не поспоришь с этими бездушными клавишами: он и правда кругом виноват.

– Мне хреново было.

– Настолько, чтобы на полгода забросить работу?

– Настолько, чтобы пустить под откос все не задумываясь. Я в том состоянии разве что угробить мог – быстро и очень болезненно.

– Блин, Тёмыч, я понимаю. Но так не поступают взрослые люди! – Серый развернулся к нему лицом, потом резко поднялся на ноги и отошел к окну. – Это не универский проект, на который пофиг в целом. Мы столько вложили, столько старались, от нас люди зависят, договоренности всякие висят – а ты, блин, в отпуске! Бессрочном и беспредельном!

– Ты бы хотел, чтобы я просрал все под настроение?

– Я бы хотел, блин, чтобы твое настроение не влияло на работу! Это не только твоя доставка, ни один проект не твой целиком – так хоть немного уважай людей, с которыми работаешь, блин!

– Прости.

Что он мог еще сказать? Что не помнит несколько месяцев своей жизни? Что убиться хотелось не метафорично – он даже изучал способы, внутренне готовился, благо так и не решился? Что жизнь, как и работа, казались бессмысленными, да и сейчас не шибко обросли важностью?