По воле Петра Великого

Кончилась недолгая служба. Феодор сказал отряду тёплое, напутственное слово, окропив раньше ряды святой водой. По чарке вина взяли в руки начальники. Сотни добровольных маркитантов и дежурные по ротам стали обносить чаркою ряды. Грянули залпы ружейные, грохнули пушки со стен Тобольска. Завеяли, заколыхались новые знамёна. Гобои военного оркестра резко подали свои гортанные, беззастенчивые голоса, напоминающие не то однотонный, протяжный крик нетрезвой бабы, обиженной кем-то в поле, не то вой похотливой волчицы, звучащий на опушках лесных по ночам раннею весной...

Каждый батальон двинулся к той барке, которая ему была раньше назначена, и сходни прогнулись под мерными шагами сотен и тысяч ног...

Две тысячи семьсот человек, не считая тех, кто пошёл с лошадьми, разместились на семнадцати дощаниках и в десяти ладьях, которые побольше. Сначала всё было сгрудились на левом борту, глядящем к берегу, но суда сильно накренились, и окрики старших заставили солдат рассыпаться по всей палубе на каждом судне. На передовой барке взвился государственный штандарт, грохнула пушечка, поставленная здесь на носу, ей ответила другая, с кормы... Десятью выстрелами салютовала отходящая флотилия городу и тем, кто остался на берегу, махая руками, шапками, платками, посылая пожелания и благословения отъезжающим...

Особенно выделялись из общего гула и шума плач, вой и голоса баб и девок, провожающих своих мужей, женихов и возлюбленных в дальний, долгий и опасный путь!..

Медленно, на вёслах движется караван вверх по Иртышу, против быстрой речной струи... И далеко провожают его по берегу толпы людей, больше женщины и девушки, желая издали, в последний раз перед разлукой наглядеться на своих желанных, ненаглядных кормильцев-поильцев или сердечных дружков.

Долго шла в этой толпе и салдинская поповна, Агаша, тоже попавшая на проводы. В толпе офицеров, мелькающих на передовой барке, силится она различить знакомую стать, милые черты Феди... А он, в свою очередь, прислонясь к борту, ищет глазами любимую девушку в той веренице женских фигур, которая вьётся по берегу, то появляясь на солнце среди чистых полян, то исчезая среди прибрежных частых зарослей и лозняка...

Но река широка, воздух пронизан светом. Больно глядеть на сверкающую под лучами реку... Спотыкается девушка... Она, как и другие, начинает отставать от каравана. Как нарочно, попутный ветерок повеял с северо-востока; разом голый лес мачт речного каравана забелел парусами-крыльями... Надулись легонько паруса, словно груди лебедей, и быстро стали резать носы ладей и барок резвую, пенистую встречную струю речную... Уходит, убегает, тает караван в просторе сияющей реки... Остановилась Агаша, машет в последний раз рукой, шепчет последний привет:

   — Миленькой, дружочек мой!.. Храни тебя Господь!..

Гагарин приметил, как побежала поповна за караваном, дождался, пока вернулась она, чтобы отвезти её в слободу, куда и сам собирался в гости отдохнуть после сутолоки и угара последних дней.

Наблюдая во время пути за своей возлюбленной, которая даже не могла притворяться и сидела печальная, молчаливая, с заплаканными глазами, с побледнелым, прекрасным лицом, князь, улыбаясь в душе, подумал: «А в пору я паренька услал... При нём, поди, и делу моему с Агашей был бы конец. Выходит, я двух зайцев одним пыжом шибанул. Дружку Бухалту помощничка такого дал, который ему поможет шею свернуть... А тут — свободнее стало вокруг моей лебёдушки, не придётся мне на край постели тесниться, третьему место давать...»

И, довольный, посапывает Гагарин, пригретый, разморённый утренним теплом; наконец и совсем задремал, склонясь головою на плечо своей спутнице.

А та сидит, не шевелясь, заплакать хочет и не смеет, вздыхает только часто, протяжно и глубоко...

* * *

Обыкновенно в месяц и пять дней совершается путь от Тобольска до Ямыш-озера; а отряд Бухгольца затратил на этот переход вместе с частыми остановками и роздыхами ровно вдвое больше и только 1 октября прибыл на место, когда уже начались холода и могли ударить внезапно морозы.

Пока люди валили лес для стен и построек, пока шведы инженеры и зодчие выбирали удобное место, разбивали землю по планам под городок-крепость, до 29 октября всем пришлось жить на барках, хотя река могла стать каждую минуту. Жили и на берегу, в наскоро сложенных бараках, шалашах и землянках, вырытых в сухом грунте, в прибрежных холмах.