По воле Петра Великого

Спокойно проспали в шатре русские, не то почётные гости, не то пленники, потому что стража всю ночь охраняла их сон. На заре тронулись в путь, а через неделю Трубников очутился в большом лагере Мамай-султана. Поздно было, когда достигли они киргизского кочевья, но Трубникову не дали даже передохнуть и часа через два, среди глубокой ночи, ввели в обширную, убранную коврами юрту племянника ханского, который сидел на кошмах в своей высокой шапке, обвёрнутой белой чалмой с драгоценной пряжкой посередине.

   — Кто ты и что скажешь, посланец? — задал вопрос через толмача Мамай-салтанэ.

Трубников объявил ему своё звание, сказал о поручении, данном Бухгольцем, показал письмо к контайше и добавил, что может его отдать только самому Эрдени, но и для Хаип-хана имеется поручение тайное и важное от губернатора Сибири.

   — Могу и тебе сказать об этом поручении... Но сам я плохо владею вашей речью, боюсь не напутать бы. Есть ли при тебе надёжный толмач, который не выдаст того, что я скажу, никому на свете, кроме тебя и хана Хаипа-Магомы?

Задумался немного тяжеловатый на вид и небыстро соображающий, тучный киргиз с крохотными, заплывшими жиром глазами. Потом крикнул что-то в соседнее отделение палатки, а толмачу, бывшему тут раньше, дал знак уйти.

Пятясь, с низкими поклонами, скрылся толмач, а из-за войлока, делящего юрту пополам, выскользнул худенький, седой мулла в зелёной чалме, означающей, что он хаджа[3]. Маленькое, сморщенное личико уже приняло пергаментный вид, беззубый рот провалился, ушёл глубоко внутрь, придавая бабье выражение этому лицу, с редкими волосками, торчащими вместо усов и бороды. Но глаза, живые, быстрые, были ещё ясны, полны ума и блеска.

Очевидно, он должен был подслушивать за прикрытием, что здесь будет происходить, а теперь вошёл, ласково улыбаясь, приветливо кивая Трубникову, в то же время продолжая худыми пальцами безостановочно перебирать бусинки янтарных чёток, висящих у него на руке, беззубым ртом шепча беззвучные молитвы.

   — Здоров, бачка! — наконец, перестав кивать, обратился он к Трубникову. — Добрый час, добрый урус, приходи! Храни тебя Аллах и ваш Исса!.. Сказывай свой дела... Я шалтай-балтай могу по ваш, по москов. Панимай яхши...

Сказал, затих, слушает, чётки перебирает, губами шевелит, ровно не живой, а искусно сделанный истуканчик.

Трубников негромко заговорил:

   — Письма везу я хорошие от моего начальника, подполковника Бухгольца. Да сам он не совсем правдивый и добрый человек... Пишет он контайше о мире. Просит пропуска до Зайсан-озера и далей. А у него в руках запечатанный пакет от самого царя. И раскрыть тот пакет он должен только на месте, когда придёт в Эркет-город... А как там он укрепится — ещё к нему будут на помощь люди посланы. И тогда с двух концов пойдут наши на ваших людей. А губернатор, князь Гагарин, ещё недавно вам о мире писал, и вы ему писали, и на том шерть[4] давали, как и наши посланные вам ручались верой нашей, что мир будет между улусами вашей орды и калмыцкими и между войсками да людьми сибирской стороны, которые под начальством губернатора князя Матвея Петровича. Того ради и сказал мне князь: ехать сперва к контайше, письма ему Бухгольцевы отдать, да и своё слово сказать, остеречь!.. А тут меня твои люди перехватили. Не хотелось мне спора и драки затевать. Думаю: пускай раньше ты, все улусники и хан Хаип-Магома узнают неверность Бухгольцева и остерегутся... Вот что я должен был открыть самому хану. Ты теперь ему всё передай, а меня отпусти к контайше. Надо, чтобы его люди тоже готовы были. Один ты не сладишь с нашими, больно много нас, почитай, тысяч шесть! — удвоил умышленно цифру Трубников и замолчал, ждёт ответа.

Передал старый мулла Мамай-султану слова уруса, и стали оба тихо совещаться между собой. Наконец пришли к решению. Старик, ещё ласковее улыбаясь Трубникову, ещё чаще закивал головой, которая, в зелёном тюрбане, казалась слишком тяжёлой и большой для тонкой высохшей шейки муллы.

   — Яхши!.. Харшо, бачка! Аллах много добра даст, што правду любишь... И для губернатора вашего тоже много богатства и здоровья даст!.. И тебе дары будут... А к контайше пока тебя пускать нельзя... Надо, чтобы ты ехал к самому Хаип-Магома-хану. Ему все говори. А к контайше мы можем другого человека посылать... Тоже ваш, урус. Он давно, раньше тебя пришла... Твоё слово сказала, а мы не верила... Теперь верила. Эта улан ваш, урус была прежде, теперь — наш стала... А мы с эта улан ещё будем свой уздень посылать, хорош человек... ему будет верил контайша. Вместе будем поход делать, не будем твой Темир-баш, Букголт до Эркет-Нор допущать... Воевать ево будем!..

   — Да неможно этого никак. Где ещё там ваш Тургустан-городок, в котором проживает хан Хаип?! Пока вы меня доведёте, пока што!.. А подполковник уже будет у своего места!..