По волнам жизни. Том 1

Три дня едем уже мы нашим поездом. Утомились, запылились. Наступает, однако, конец железнодорожному пути. Приближаемся к последней тогда его станции, к старинному, прославленному Самарканду; дальше придется ехать на почтовых.

Прорезываем кольцо окружающих Самарканд садов. Куда же девались пески и пустыни? Здесь настоящий рай — море садов! Вот она — роль искусственного орошения.

Самарканд

Этот первый из встретившихся крупных туркестанских городов производит на европейца необычайное впечатление.

Город — масса садов и масса глины. Кривые улицы и лабиринт переулков — сплошь из глинобитных заборов — дувалов. Из-за дувалов уходят в небо высочайшие тополя. Таких высоких тополей, как в Туркестане, видеть мне нигде не приходилось. Лессовая почва[251], что ли, для них так благоприятна? Садят их обыкновенно вдоль арыков, и они быстро, стрелообразно возносятся в высоту.

Куда же перед ними малороссийские тополя… Карлики!

Здесь тополя идут на постройки, в качестве балок. Обсадить арыки молодыми тополями и вырастить их для коммерческой цели считается делом выгодным. Сверху туркестанский город выглядит точно еж, ощетинившийся иглами-тополями.

Будто петухи на насесте сидят на дувалах, на корточках, чернобородые и даже седобородые — «бабаи»[252], сарты[253]. В широких, опоясанных платочком, разноцветных халатах, иные в белых чалмах, большинство в расшитых пестрыми узорами маленьких остроконечных тюбетейках, покрывающих бритые головы.

Сарты не привыкли сидеть на скамьях, а тем более на стульях. Усаживаясь на корточки, чувствуют себя отлично и вполне при этом отдыхают.

Сидя на дувалах, развлекаются жизнью улицы.

А улицы туземного Самарканда — пусты, движение ничтожное.

Изредка проедет с грузом сартовская арба — двухколесная повозка, с высокими, метра в два в диаметре, колесами. Благодаря такой величине колес арбы не вязнут глубоко в глинистом болоте, в которое обращаются в период осенних или весенних дождей немощеные дороги и улицы.

Возница — арбакеш, сидит не в арбе, а на лошади. Но сидит совсем особенно, опять точно на корточках, и упирается ногами в оглобли у самого хомута. Кто их знает, почему такая поза для арбакешей удобна; должно быть, — следствие многовековой привычки и приспособленности.

Арбакеш и сидящие на дувале обмениваются приветствиями:

— Ас-салам-алейкум!

— Алейкум-ас-салам!

Проезжают и всадники. Обыкновенно — по одному, иногда по два на одной лошади.

Сарты — превосходные наездники и с лошадьми обращаются мастерски. Но вид сарта верхом, в широком, развевающемся на ветру пузырем халате, в маленькой тюбетейке, с высоко поднятыми ногами на коротких стременах… — нужна привычка, чтобы не рассмеяться! При этом, в противоположность стройной посадке кавказских горцев, сарты ездят на лошадях сгорбившись.

Реже проезжают сарты верхом на ослах — ишаках. Фигура всадника, кажущаяся, благодаря халату, особенно толстой, еще забавнее.

Европейская часть Самарканда сравнительно благоустроена. Широкие правильные улицы обсажены деревьями. Тротуары — с падающей на них спасительной в дневные часы тенью от насаждений. Много домов европейского образца… Но все же — пустынно, тихо.

Редко покажется на тротуаре одинокий прохожий. Еще реже проедет извозчичий фаэтон. Живее только в центре, где сосредоточена торговля и где находятся административные областные учреждения.

Извозчик — в халате и серой войлочной шляпе — везет нас с вокзала в единственную тогда в Самарканде гостиницу. На другом фаэтоне — наш багаж. Еще в дороге мы сговариваемся с женой не поднимать наши сундуки и корзины на второй или высшие этажи гостиницы — где получим номер, а оставить их внизу, у швейцара.

Экипажи останавливаются у маленького одноэтажного домика, с двором и садом, — без всяких вывесок.

— Что такое?

— Тюря сказал: «Вези в гостиницу!» Привезли!

Извозчик стучит кнутом в дверь:

— Ой, одам! (Эй, человек!)

Молчание.

— Ой, мала-ааай!

Издалека слышится:

— Ким келды? (Кто пришел?)

— Яла кун! (Отворяй!)

Через некоторое время из двери вылазит молодой сарт: белый халат, опоясанный цветным платком, на голове пестрая тюбетейка. Прикладывает руки к животу и кланяется «тюре», то есть «господину».

Он в гостинице — швейцар, лакей, горничная, комиссионер и все, что угодно, остальное. Такая прислуга называется «малай», фамильярнее — «малайка».

— Номера свободные есть?

— Только один, тюря. В саду!

— Ну, давайте! Несите вещи!

Малай оглядывается. К кому это относится распоряжение, даваемое во множественном числе? Ведь он — один. Мы еще не привыкли «тыкать», как здесь принято, сартов. Множественное число «вы» сарты тогда понимали буквально.

Повел нас малай через двор во флигель. Две скромно меблированные комнаты. Подал он самовар и принес, вместо хлеба, «сартовские лепешки».

Сначала мы к ним отнеслись подозрительно. Попробовали — вкусные! Они потом часто и с успехом заменяли хлеб.

Малай пожелал доброй ночи. Было девять вечера. В этот час здесь все уже засыпало.