По волнам жизни. Том 2

К нам в университет вдруг назначили большевицкого комиссара. Это был Шалом Аронович Дволайцкий, один из матерых евреев-коммунистов, претендовавший на приобщенность к культуре.

Но в нашем университете для комиссара не находилось, в сущности, дела. Дволайцкий посещал добросовестно все наши собрания, вмешивался в прения, вносил свои предложения… Но состав собрания был настолько интеллигентен, технический персонал так солидарен с нами, а низший персонал — опора комиссаров — состоял только из двух уборщиков… В результате все старания комиссара сводились к нулю.

Дволайцкий проявил было свою власть иначе: потребовал, чтобы вне правил книги из библиотеки были посланы известному коммунистическому сановнику Фрунзе. Мы отказались сделать исключение из правил.

Дволайцкий был очень возмущен:

— Вы наплевали мне в рожу! — сказал он мне.

— Ничего подобного, Шалом Аронович! Мы только демократически применяем одинаковые правила ко всем — и к сановникам, и к простым смертным…

Пыл Дволайцкого вскоре погас, он убедился, что у нас ему дела как комиссару не найдется. Однако он поехал одновременно с университетом в Ташкент, занял там какой-то видный пост по народному просвещению. В дальнейшей карьере он стал ректором Коммунистического университета[162], в который был обращен университет имени Шанявского на Миусской площади[163]. Позже он председательствовал в советской торговой делегации в Париже и т. д.

Физико-математический факультет

Наш физико-математический факультет быстро разрастался и по численному составу, и по оборудованию. Не довольствуясь возможностями, представлявшимися в Москве, я поехал в Петроград, где, обосновавшись в Доме ученых, объявил вызов профессоров и преподавателей, желающих войти в состав Туркестанского университета, а также обыскал местные магазины научных пособий, приобретая, что возможно, для университета.

Но в конце 1919 года я окончательно решил отказаться от Ташкента, так как уже состоял профессором Московского университета, а кроме того, был избран товарищем декана на факультете, заведующим делами математического его отделения, так как деканом был тогда химик А. Н. Реформатский, взявший в свое ведение естественно-историческое отделение.

На одном из ближайших факультетских заседаний Туркестанского университета я формально заявил, что решил не ехать в Ташкент, а потому слагаю с себя обязанности и профессора астрономии, и декана факультета. Члены факультета попросили дать им возможность посоветоваться. После короткого совещания меня пригласили и объявили, что мое заявление принято к сведению, но что меня просят продолжать свои обязанности и как декана, и как профессора, заведующего кафедрой. Я согласился.

Работа на факультете шла у нас гладко и приятно. Настроение и направление были деловые, интриг и мелких счетов вовсе не существовало.

В первое время секретарем факультета был Константин Игнатьевич Мейер, молодой профессор ботаники. Милый и деликатный, он был приятным сотрудником, но страдал некоторой леностью. Было видно, что в Ташкент он решил не ехать, а потому и факультетским делом мало интересовался. Он сам, наконец, счел правильным сложить с себя секретарство.

Тогда выбрали на эту должность молодого профессора химии Михаила Ивановича Прозина. Это был чрезвычайно приятный, деликатный и благородный человек, но без достаточной инициативы. Часто его приходилось подбадривать, и все же секретарские функции иной раз оставляли желать.

Один раз он на меня очень обиделся и среди заседания заявил о выходе в отставку. Так как это было сказано не во всеуслышание, а только мне, я, не понимая, в чем дело, попросил его повременить и сначала переговорить со мною. Оказалось же следующее:

Наша профессура вообще, в частности и в этом университете, была мало знакома с административным порядком делопроизводства, а потому часто вносила дела на заседание экспромтом, без предварительной подготовки к слушанию. Я с этим постоянно боролся. На данном заседании Прозин протягивает мне какую-то бумагу, в которой поднимается важный вопрос, с просьбой о немедленном разрешении. Я с некоторым раздражением говорю факультету:

— Господа, я неоднократно просил не вносить дел на факультетское решение, не познакомив с ними предварительно деканат! Между тем вот опять мне дают важное дело, к рассмотрению которого мы не подготовлены.

После выяснилось, что эта бумага исходила от Прозина, и он разобиделся. В объяснении со мною говорит:

— Вы мне сделали выговор перед всем факультетом вместо того, чтобы сделать его с глазу на глаз!

— Вам? Да вы-то здесь причем?

Только тогда я узнал, что именно он — автор злополучной бумаги.

Когда я ему объяснил, что мне не было известно, от кого исходила бумага, и что о выговоре ему и мысли не было, Прозин проявил полное благородство и оставался секретарем до конца пребывания в Москве.