По волнам жизни. Том 2

Естественно, что на месте стало нарождаться и расти оппозиционное нам настроение. Оно стало принимать и реальные формы. Сначала сформировался народный университет[164], который стал проявлять определенную тенденцию объявить себя настоящим научным университетом, именно — долгожданным туркестанским университетом. Затем стали образовываться суррогаты факультетов: высшая медицинская школа, восточный институт, военный факультет, агрономическая высшая школа… Профессорами в них стали местные педагоги, врачи, офицеры Генерального штаба, агрономы… Они стали ревниво относиться к ожидаемым москвичам, которые могли их дисквалифицировать и обратить в первобытное состояние. Они и поддерживавшая их общественность уже мало хотели прибытия московской организации:

— У нас уже есть университет, и никакого другого нам не нужно!

Возникла угроза трений, коллизий, при которых местная власть, вероятно, стала бы на сторону своих, а теперь вся власть была на местах. Сформированный нами университет мог отцвести, не расцветши.

Приезжавшие из Ташкента своими рассказами все более и более подтверждали основательность подобных опасений. Эта опасность была осознана нашим советом, и мы стали готовиться к отправке первого эшелона. Вот тут вспомнили и оценили мою предусмотрительность с анкетой: могло бы случиться, что некого было бы и отправлять…

Первый эшелон был наконец сформирован. Он занял целый санитарный поезд. По преимуществу ехали профессора и преподаватели медицинского факультета, а также отдельные представители других факультетов, вместе с их семействами. Несколько вагонов заняли под имущество — оборудование университета.

Комендантом поезда мы назначили проф. П. П. Ситковского, который много сделал по организации эшелона, умело одаривал, кого нужно, бутылками со спиртом.

Накануне отъезда устроили в поезде фестиваль, на который пригласили местные власти: начальника Брянского вокзала, комиссара этой станции, несколько коммунистов рангом поменьше, но которые могли нам повредить… Затем в ужине участвовал и остающийся персонал университета.

По условиям того времени этот ужин был явлением выдающимся. На нем были в изобилии водка и даже, для избранных, несколько бутылок вина. В ту пору спирт и вино были недостижимым для простых смертных запретным плодом. Мы же водку сфабриковали из запасов спирта, отпущенных на химические и медицинские наши лаборатории. Составлением водки из спирта занялся Наумов со своими молодыми помощниками, и очень скоро выяснилось, что Наумов пробовал каждый раствор: он едва лепетал языком.

Труднее было с вином, его запасы поступали в распоряжение Комиссариата здравоохранения. Им в изобилии пользовались партийцы из влиятельных. Остальные могли им воспользоваться только по протекции или для медицинских целей. Ситковскому удалось получить партию вина для медицинских целей — на время путешествия санитарного поезда до Ташкента.

Все же ужин требовал и немалых расходов. Но тогда мало церемонились с советскими деньгами, и эти расходы, очевидно, вывели в счет расходов по перевозке университетского имущества на вокзал.

Мне потом рассказывали, какой интерес вызывал в Ташкенте этот поезд. В университете вывешивались таблицы, указывавшие его следование, несколько раз студенты раньше времени собирались на вокзале для встречи…

Первому эшелону сразу было нелегко. В Ташкенте был особенно острый квартирный кризис. Некоторые из прибывших провели две недели в вагонах, пока не удалось найти пристанище в городе. Но кое-как все же все устроились.

Таких эшелонов мы всего отправили, кажется, шесть, — в течение 1920 года[165].

Особенно памятна мне отправка четвертого эшелона:

Это происходило в осенний день, когда по Москве вдруг распространился слух об ожидаемом на этот вечер контрреволюционном восстании. Быть может, основания для таких опасений и были, но принятыми мерами они не оправдались. Все время большевизма ведь происходили отдельные попытки сопротивления, однако невозможность сорганизоваться с достаточными силами обрекала эти заговоры на неудачу. В этот же вечер, когда мы пришли на Брянский вокзал, откуда отправлялись наши эшелоны, все входы и выходы в нем были заняты солдатами войск «особого назначения»[166].

Небольшими группами пробирались мы, в полутьме, в глубину вокзальной территории, где на запасных путях, вместе с другими подвижными составами, стоял наш санитарный поезд. Ночью или на рассвете он должен был двинуться в путь, и профессорские семьи уже в него переселились.

Для нашего прощального ужина был отведен «салон» в вагоне третьего класса, часть которого была занята отделениями — купе. Ввиду происходящего, во избежание соблазна, окна вагона были наглухо завешаны, чтобы освещение не проникало наружу. Впрочем, все освещение состояло из лампы, подвешенной к потолку, и нескольких свечей, вставленных в бутылки.