О медицинском факультете, ставшем гордостью университета, я уже говорил (стр. 282). О военном факультете будет речь в следующей главе.
Общее впечатление было таково, что профессура как-то сжалась и стала менее требовательной, чем в Москве. Здесь гнет большевицкой власти был сильнее, и защиту найти было бы невозможно. Впрочем, с университетом коммунистическая власть считалась все-таки больше, чем со всеми другими учреждениями и организациями.
Очень остро стоял вопрос квартирный. Питаться в ту пору в Туркестане было еще сносно и недорого.
По возвращении в Москву я застал все еще продолжающуюся поверку счетов, разумеется, чисто фиктивную. Наблюдал за нею уже только один Демидов. Наумов же все бегал по советским учреждениям, раздавая вино и выпрашивая деньги.
Узнал я от служащих, что Наумов с Демидовым разработали новый проект о представительстве, по которому коллегия упразднялась, штат служащих сокращался, а представительство состояло бы только из одного лица. Кого именно — догадаться было нетрудно.
Однако пока что Наумов в заседании коллегии появлялся, по-прежнему обыкновенно нетрезвый, и в таких случаях говорил, говорил без умолку. Потом он как-то исчез, мало стал появляться и вдруг уехал — как-то воровски, ни с кем не простившись и никого об отъезде из нас не предупредив.
Работа в представительстве при таких условиях шла вяло, ограничивались только необходимейшим текущим делопроизводством. Из Ташкента по-прежнему ничего не было — гробовое молчание.
В декабре я собрался ехать на продолжительный срок в Одессу, а поэтому отправил в Ташкент послание. Я указал, что командировкой бестактного Наумова и всем его несоответственным поведением создана обстановка, лишающая меня возможности продолжать оставаться председателем. Подтверждая поэтому еще раз свой отказ, я сообщал, что уезжаю на продолжительный срок в Одессу, а потому сдаю все дела представительства Демидову. Я высказал также надежду, что к моему возвращению я застану уже назначенным нового председателя.
Приблизительно через неделю пришло сообщение, что я считаюсь ушедшим, а председателем представительства назначен А. П. Демидов.
После этого деятельность представительства стала совсем замирать. Затем Демидов вдруг стал раздаривать университетское имущество (мебель), предназначенное к отправке университету в Ташкент, — разному советскому начальству.
Вскоре стало известно, что советские органы, получившие в подарок наше имущество, именно соответственные органы Наркомпроса, предоставили Демидову двухлетнюю командировку за границу для усовершенствования в науках…
Представительство умерло. С университетом связи у меня порвались.
8. Первый военный факультет в России
При организации Кавказского политехникума в Тифлисе, по роли председателя его учебной комиссии, я изучил постановку высшего образования во всех странах мира. В процессе этой работы я обратил внимание на особенность Цюрихского политехникума: в составе значительного, около десятка, числа его факультетов находился и военный, тесно связанный со всем организмом этого высшего учебного заведения. Существовало в то время несколько военных факультетов при высших школах Северной Америки, а также, если память меня не обманывает, и в Японии. В Европе же нигде, за исключением Цюриха, такого сочетания военного и общего образования в ту пору еще не было.
Для меня лично являлось большим соблазном поднять вопрос об организации подобного опыта в Тифлисе. Но дальше своих мыслей я не пошел: было совершенно очевидно, что такое начинание не имело бы никаких шансов на успех. С одной стороны, русская научная техническая идеология находилась под сильнейшим влиянием немецкой постановки этого вида образования. В Германии же существовали только тяжеловесные узкоспециальные высшие технические школы, и их копировали существовавшие тогда немногочисленные русские политехникумы. Никакого новаторства, не заимствованного от Германии, руководители нашего высшего технического образования в ту пору не позволили бы. И даже моя попытка устроить, вместо чистого политехникума, кавказский университет с техническими отделениями встретила в Петербурге суровое осуждение.
С другой же стороны, правительство очень боялось — и, конечно, не без основания — развития на Кавказе сепаратизма, а потому весьма настороженно относилось к проектированной тогда кавказской высшей школе. Даже юридический факультет признавался очень опасным, ибо юриспруденция, как полагали в Петербурге, могла содействовать развитию сепаратистических тенденций. Где уж можно было бы говорить об устройстве на Кавказе военного факультета, который встретил бы самое суровое осуждение со стороны могущественного в ту пору Военного министерства и был бы трактуем как школа для подготовки будущих мятежников.