По волнам жизни. Том 2

Беляев был моим однокурсником по университету. По окончании математического факультета он пошел на военную службу, затем поступил на геодезическое отделение Генерального штаба, а впоследствии из геодезистов перешел в общий состав офицеров Генерального штаба. Во время Великой войны он командовал дивизией, а теперь стал профессором красной академии. Человеком он мне казался не сильным, не вполне устойчивым.

О Готовском говорили, что он был во время войны начальником штаба кавалерийской дивизии, но что, будто бы, во время какой-то попойки, отвечая на оскорбление, нанесенное ему одним из великих князей, ударил обидчика. За это он был разжалован рядовым в драгунский полк, но затем был амнистирован и назначен командиром этого самого кавалерийского полка.

Таковы были слухи. Личное же мое общение с Готовским показало, что этот красивый по внешности мужчина был в душе авантюрист и прирожденный кондотьер. Для него все были — деньги. И в наше дело он вошел только ради денежных выгод, которые он старался, как мог, извлекать из своих обязанностей по военному факультету, в котором он был избран на пост заместителя декана. Едва ли у него были какие-либо твердые принципы, и со службой большевикам его совесть, по-видимому, вполне мирилась.

В более откровенных беседах со мною Готовский высказывал совершенно отрицательное отношение к советскому режиму. Но и ему мало доверяли. К тому времени, когда он попал в нашу среду, Готовский уже сидел, по его словам, семь раз в Чека. Он говорил, что всегда держит наготове чемоданчик со всем необходимым для пребывания в тюрьме. Когда приходящие его арестовывать чекисты видят этот чемоданчик, то обыкновенно удивляются:

— Откуда вы узнали, что вас сегодня арестуют?

— А я привык; столько раз меня сажали, что я всегда наготове!

О не особенно красивой роли Готовского в университете и в нашем представительстве уже говорилось.

Военный факультет на месте

Как уже упоминалось, прокатившаяся в революционное время лихорадочная волна повсеместного открытия высших учебных заведений, с весьма слабым по научному стажу профессорским составом, не миновала и Ташкента. Недовольные нашей медлительностью в Москве с делом устройства Туркестанского университета, местные силы стали организовывать своими средствами дублеты факультетов.

При таких условиях и в ташкентских военных кругах, узнавших о том, что мы формируем в Москве военный факультет, было решено в ускоренном порядке сформировать в Ташкенте такой факультет, и его действительно сформировали[173]. Профессорские кафедры в нем позанимали наличные офицеры Генерального штаба, артиллеристы-академики и т. п. Но не было студентов… Этот вопрос разрешили очень просто: пооткомандировывали из красноармейских частей более интеллигентных солдат — и все стало готово.

При таких условиях с военным факультетом на месте получилось совсем странное положение. Оставаясь номинально под общей крышей с остальными факультетами и даже питаясь из университета денежными средствами, он вел, по существу, совершенно самостоятельное существование. Свою самостоятельность он стремился всячески защитить. В преподавании на нем наши профессора, за ничтожными исключениями, участия не принимали. Связь с университетом была чисто внешняя, но не органическая.

Это совершенно противоречило духу нашего начинания. Однако повернуть факультет на те рельсы, которые были для него положены, не удавалось. Это — тем более, что местная высшая военная власть, один из генералов Генерального штаба, имя которого я забыл, непосредственно заменивший здесь пресловутого Фрунзе[174], поддерживал именно такую конструкцию факультета, с непроницаемой перегородкой между ним и университетом, за исключением черпания от последнего средств. Такая политика, впрочем, велась военным ведомством в Ташкенте и прежде, именно в случае Ташкентской астрономической обсерватории. Что же касается собственно университетских органов, то в первое время действий университета они были по преимуществу заняты сложным делом собственного размещения и выбора должностных лиц, а нужды военного факультета их интересовали разве во вторую очередь, и это тем более, что главные вдохновители данного начинания — Димо и я — были в стороне.

Однако в Москве, в составе оставшегося под моим председательством представительства университета, находилась еще полностью ячейка военного факультета, в которой действующими, впрочем, лицами были лишь Снесарев и Готовский. И письма из Ташкента, и рассказы приезжающих оттуда указывали давно уже на ненормальность с военным факультетом на месте. Поэтому еще с последним университетским эшелоном, отправляемым в Ташкент, за отказом от поездки самого Снесарева, мы командировали его заместителя В. Н. Готовского, возложив на него подробное освещение вопроса и создание тесной связи между факультетом на месте и его организационной ячейкой в Москве.