По волнам жизни. Том 2

— Очень тяжело было. Камеры переполнены, обращение грубое. Заставляли нас мыть полы и делать всякую черную работу. Между нами были и несомненные шпионки. Мое внимание привлекла одна молодая и очень красивая женщина. Ее называли княгиней. Говорили, что ей угрожает за что-то расстрел: не то муж ее был в рядах белых, не то она у себя в деревне кого-то приютила… Плакала она целыми днями, и мы старались ее утешить. Потом она стала как-то спокойна. Проснулась я как-то ночью и вдруг вижу, что она нагнулась в углу камеры над зеркальцем и тщательно свертывает свои кудряшки. Так не вязалась забота о красоте с угрозой расстрела… Через несколько дней эти резавшие всем контрасты в ее поведении как будто разъяснились… Бедную женщину, террором и насилиями, заставили сделаться шпионкой, но продолжали держать под угрозой расстрела.

Была еще и другая красивая женщина, которая постоянно заливалась слезами: «Боже, как я вернусь теперь к детям… такая загаженная ими… Что они со мной сделали!»

Когда нас выводили из Чеки в тюрьму, конвой открыл стрельбу из винтовок вдоль по улице. Мы страшно испугались. Но улица вмиг опустела, точно вымело всех. Оказалось, что это обычный одесский прием. Чтобы не было попыток освобождения арестованных, конвой выметает таким способом улицу, а затем, почти бегом, гонит арестованных в тюрьму.

Но самое тяжелое, самое кошмарное бывало в тюрьме по ночам. Ведь никто не знал о своей участи после следствия: выпустят ли, оставят в тюрьме или расстреляют… И вот часто бывало, что в тюремном дворе, около полуночи, раздается грохот грузового автомобиля. Все понимали, что это значит: приехали за смертниками. Но кто они, эти смертники, никто не знал, даже тюремная администрация. Вдруг приходят и вызывают по фамилиям. Бывало, что вызывают на расстрел тех, кто был убежден в своем освобождении… Когда раздавался грохот отъезжавшего автомобиля, многие облегченно вздыхали. До завтра, во всяком случае, проживут!

С нами сидела жена полковника Х. Ей угрожал расстрел, и она это знала. Тем не менее держала она себя очень мужественно и на допросах, и в камере. Ободряла других… Когда ночью ее вызвали на автомобиль, она спешно раздала свои вещи нуждающимся соседкам, простилась — и с папиросой, гордо подняв голову, поднялась на автомобиль…

Провел я в Одессе недели три. Часть квартиры невестки занимал киевский профессор-врач, и, благодаря его профессии, ему позволяли иметь у себя электрическое освещение. Обыкновенным обывателям иметь это освещение тогда воспрещалось. Остальные обыватели освещали свои комнаты коптилками, состоящими из самодельного фитиля, опущенного в банку с керосином. Вместо освещения получалась полутьма, достаточная, чтобы делать необходимые хозяйственные работы. Но настоящая работа при таком свете была невозможна.

Поэтому и улицы Одессы были тогда погружены во мглу, кроме нескольких главных, на которых, через каждые два-три квартала, виднелось по электрическому фонарю. Естественно, что в темноте грабежи прохожих стали самым заурядным явлением.

Конечно, как и везде, в кварталы, где предполагался ночной обыск, электричество пускалось заблаговременно, и обыск можно было предугадать.

Я тоже пользовался электрической лампочкой. Как-то зажег ее ночью и потушил, а через две-три минуты услышал выстрел близ дома…

Осторожно вслушиваюсь…

Слышны шаги военного отряда, быстро приближающегося. Останавливаются возле нашего углового дома.

— Здесь был свет?

— Здесь! В третьем этаже.

Вот тебе и раз! Что же, это, очевидно, на мой свет. Значит, надо готовиться к неприятностям…

— Оцепляй дом со всех сторон!

Тяжелые быстрые шаги.

— Если кто высунется или выпрыгнет, — стреляй! Мы выскакивать не будем.

Жуткая тишина в проснувшемся доме. Во дворе и на лестнице четко раздается стук сапог.

Все притаилось… Вдруг — крики:

— Здесь! Здесь!

Во дворе зашумело, заголосило…

Потом — короткий тяжелый удар чего-то грузного…

Торжествующие возгласы… Рев заголосившей сразу толпы…

Военную команду сняли. Ушли. Все понемногу затихло.

Утром объяснилось. В семью, живущую в примыкающем к нашему доме, пробрались из врангелевской армии три офицера: два сына и племянник. Их выследили, донесли, — и ночью команда из Чека явилась арестовывать. Двое сыновей еще раньше успели скрыться, а племянника застали. Офицер убежал из дому и спрятался на крыше. Его бы не нашли, но выдал наш «смотритель двора».

Чекисты бросились на крышу. Бедняга, не видя спасения, бросился сверху на выложенный каменными плитами двор и разбился.

Полумертвого его уволокли на расстрел.

Что они сделали с Одессой, черноморской красавицей, Южной Пальмирой?!..

Где зеленый убор улиц, изумрудные кружева дачных Фонтанов, бьющая ключом жизнь улиц, толпы нарядных веселых одесситов, запрудившие и парк, и бульвары, — одесситов, не спускающих глаз с гордости Одессы — ее кипучего порта?

В Одессе пыльно, серо, почти как во времена Пушкина. Нет воды, или ее лишь очень мало. Водопровод не подает, говорят, вследствие недостатка топлива.