По волнам жизни. Том 2

Замерло и движение поездов. Знаменитая эстакада… сожжена, ее уж более нет! По заросшим травою рельсовым путям изредка зачем-то проволочит паровоз несколько старых вагонов.

Молчаливы и мостовые порта, кажущиеся теперь так не нужно обширными. Их не оживляет грохот телег. Громадные, но теперь пустые таможенные пакгаузы режут глаз заржавленными, давно не крашенными крышами.

И только внешний мол усеян фигурами голодающих одесситов, сидящих у закинутых в море удочек.

Замерло сердце — этим характеризовалась в 1920 году Одесса.

Сидел я как-то хорошим августовским утром на Приморском бульваре, с тоской наблюдая замерший порт.

Ясный летний день. По небу изредка проносятся облачка. На бульваре много гуляющих, любующихся далекой синей гладью, испортить которую и большевикам было бы не под силу.

И вдруг… гул выстрела. За ним другой, третий… С моря, несомненно, несется канонада, и притом не слишком далеко.

Как всколыхнулись одесситы… Толпами бросились к обрывам, нависшим над портом. Кто же может бомбардировать берега? Конечно, только флот Врангеля!

На лицах боязливо скрываемая, но светлая радость. Увлекающиеся даже пророчат:

— Флот подойдет ночью. Завтра утром Одесса будет свободна!

Увы, канонада постепенно стала замирать… И замерла.

Позже, уже в эмиграции, я узнал, что это миноносец из флота Врангеля бомбардировал один из большевицких постов.

Военные учреждения

Следуя совету Петровского, я как-то зашел на одесские красные военные курсы, устроившиеся в здании бывшего военного училища.

Мой приход произвел там настоящий переполох. Меня всерьез приняли за какого-то ревизора из столицы.

Во главе курсов стоял молодой офицер, перешедший на службу к большевикам. Он больше всех взволновался и не знал, как мне и угодить. Предлагал помещение в училище, лошадей, чтобы довезти в город, и т. п.

Учебной частью заведовал настоящий педагог, бывший, если не ошибаюсь, инспектором классов одесского кадетского корпуса.

Учение еще не начиналось, так что на уроках быть мне не пришлось.

Я посетил эти курсы перед отъездом еще раз. Начальство, очевидно, одумалось и на этот раз встретило меня без панической угодливости, хотя и корректно.

Между прочим, своим посещением я смог устроить преподавателем математики на курсах С. И. Березина, сильно тогда нуждавшегося.

Как командированному по военным делам, мне пришлось зайти прописаться в одесской комендатуре. Последняя помещалась в большом доме на Преображенской и, как везде, была заполнена новой молодежью обоего пола, как казалось на глаз — исключительно еврейской.

Меня направили к «адъютанту».

Это был молоденький человек лет восемнадцати, кучерявый брюнет, с сильно выдающимся и ярко свидетельствующим о национальности горбатым носом. И одет он был в какую-то фантастическую, полувоенную, полуштатскую форму, но с навешенными на нее серебряными аксельбантами.

Юнец этот восседал, и к нему по очереди подходили просители по делам, связанным с военным комиссариатом. Он тут же разрешал эти дела от имени коменданта. И тяжело было видеть стоявших перед ним бывших военных, пожилых и заслуженных.

Был я также и в штабе военного округа, помещавшемся на Пироговской улице. Служащие там выглядели смешанно: много осталось из бывших военных служащих, теперь облекшихся в штатскую форму, но главными начальниками были рабочие, которые и решали специальные вопросы.

Выезд

Три недели пребывания в Одессе истекли, надо было думать о возвращении. Как и везде, это было делом нелегким, потому что надо было прежде всего получить разрешение на выезд.

Попытки получить необходимое разрешение в других военных учреждениях успехом не увенчались:

— Обратитесь в комендатуру на самом вокзале. Только она выдает эти разрешения.

Делать нечего. В день отъезда за три часа приехал я на вокзал. Дочь осталась сторожить мой багаж, а я отправился в комендатуру.

На узкой лестнице и в узких комнатах помещавшейся во втором этаже комендатуры скопилось человек двести. Почему-то в очереди очень много девиц и дам. Два часа пришлось толкаться в хвосте, пререкаться, просить, угрожать. Наконец на мой мандат налагается штемпель о разрешении ехать.

Обменяв в кассе ордер комендатуры на проездное свидетельство, стал ждать в очереди пропуска на перрон. До звонка туда не пускают. Но вижу, что некоторые пассажиры все проникают на перрон через боковые двери, очевидно по протекции.

Нашлась протекция и для меня. Мой зять, врач, провожавший меня, нашел в числе железнодорожных служащих своего постоянного пациента, и последний пропустил меня с провожающими через багажное отделение.

Бросаюсь в делегатский вагон, а там уж все места заняты, хотя собственно пассажиров еще и пускать не начинали. Наконец, нашел одно свободное место, одинокое сидение у окна. Разложил вещи, сел.

— Товарищ, пустите меня на это место!

Передо мной молодой еврей в студенческой фуражке с синим околышем.

— Почему — ваше? Это место я занял.

— А еще раньше я здесь был!

— На месте ничего не было. Следовательно, оно было свободно.

Юнец принимает грозный вид: