По волнам жизни. Том 2

Однако из предосторожности я захватил с собой из обсерватории еще одну железную печурку, а также целый воз дров, хотя отопление полагалось казенное.

Выезжать пришлось при ледяной стуже, с ветром. Было восемнадцать градусов мороза.

Нагрузили мы сани дровами, сверху навалили вещи, а также два старых инструмента — спектроскопа. Их я взял из Московской обсерватории на всякий случай: вдруг «товарищи» придерутся к тому, что едет научная экспедиция, а не имеет астрономических инструментов… Разобраться же в том, что именно мы имеем, им не по носу.

Сразу же неудача: сторож в воротах вокзальной территории не пропускает нас с возом: несите, мол, все на руках. Переносить на руках дрова… Никакие резоны не помогают.

Что тут поделаешь! Пошел искать протекции. По счастью, скоро ее нашел: встретил толстяка начальника станции, которого мы угощали при проводах эшелонов Туркестанского университета. Старое знакомство помогло, — он послал своего помощника приказать пропустить воз.

Проехали мы к рельсовым путям. Вагонов еще нет, а до отхода поезда надо ждать полтора-два часа.

Нашему вознице ждать на морозе не хотелось. Не слушая никаких убеждений, он с угрюмым молчанием повыбрасывал на снег наши вещи и дрова, хлестнул лошаденку и укатил.

Отсюда садиться было невозможно. И вот мы — и отъезжающие, и провожающие — стали на руках перетаскивать и вещи, и дрова поближе к вокзалу.

Но едва мы начали складывать дрова, как на нас началась непредусмотренная атака других пассажиров, поджидавших поезда. Нам не верили, что дрова — частная собственность; думали, что это — казенные дрова, отпущенные для отопления вагонов, которыми мы одни завладели, и каждый старался стащить что-нибудь и себе. Зима была суровая, дров было мало, а предстоял тяжелый морозный путь.

Едва-едва отбились от этих дровопромышленников.

Но вот, наконец, появился паровоз, который стал собирать вагоны для поезда. Повозился он, переезжая взад и вперед, с вагонами, таскал за собой и наш вагон, а потом бросил его в полуверсте от места, где был наш лагерь, вокруг которого мы прыгали, согреваясь от жгучего мороза.

Орлову пришла счастливая мысль:

— Давайте сами притащим вагон сюда!

Сказано — сделано. Орлов, сын и я пошли к вагону, навалились грудью и приволокли вагон к нашему лагерю.

Скорее стали мы грузиться. Добросовестный вагонный мастер, выпуская вагон, затопил на прощание нам и печь, но, хотя она еще тлела, все же температура в вагоне была почти такая же, как и снаружи.

Усердно принялись мы за работу. Сложили нашу драгоценность — дрова, снесли багаж, поставили для дочери и для меня кровати — ведь ехать предстояло почти две недели, заперли наглухо одну из откатывающихся дверей… Усердно стали топить, и через полчаса показалось, что стало тепло: градусник показывал внутри только семь градусов мороза.

Простились мы с провожающими, причем мой сын, бравировавший своей выносливостью и отказывавшийся защитить уши, отморозил их страшным образом. Мы же стали терпеливо ждать отхода поезда и ждали долго, потому что он отошел с опозданием на несколько часов.

Кое-как переночевали, установив очередь бодрствования, чтобы непрерывно подбрасывать дрова в печь. Такое непрестанное дежурство пришлось соблюдать в течение всего путешествия. Теперь же к утру у нас заметно потеплело, хотя на стенах вагона изнутри все же держался лед.

В пути

Пока поезд медленно продвигался к Киеву, мы занимались внутренним благоустройством. Законопатили большие щели, положили валики внизу у дверей. Было бы сносно, если б не громадная дверь вагона, которую приходилось открывать при всяком выходе и входе. Тогда вкатывалась масса холодного воздуха, а тепло уходило, и приходилось накоплять его снова. Сидеть приходилось все время в полушубке или в шубе, а на ночь надо было наваливать на себя все, что только было можно навалить.

Второе колоссальное неудобство — отсутствие уборной. Из-за этого постоянно надо было выходить на мороз. Я видел такие же теплушки, побывавшие в распоряжении чешских легионеров в Сибири: в них были устроены отделения, служившие уборными. Почему это не догадались сделать у нас, применяя теплушки для перевоза пассажиров.

Когда темнело, мы освещали вагон лампой, подвешенной к потолку. Лампа сильно болталась на ходу. А когда паровоз резко дергал или ударял при сцепке вагонов, — несколько раз было у нас в пути, что керосин вспыхивал, и надо было на ходу его затушить, чтобы не загорелся вагон.

Все же мы ехали относительно с большими удобствами. Другие несчастные пассажиры путешествовали в большой тесноте и в холоде, так как печки были редкостью. На станциях повсюду к нам ломились другие пассажиры. Но нас спасал плакат, заготовленный для экспедиции М. Н. Канищевым, с крупной надписью «Вагон особого назначения». С особым назначением мысль тогда сопоставляла что-то советское начальственное, от чего, как от греха, следовало отойти подальше. Начнут пассажиры разбирать: ва-го-он осо-обо-го назн…

— Нет, товарищи, пойдем в другой!