По волнам жизни. Том 2

— Видите, я везу запечатанный пакет самому Раковскому (Раковский стоял тогда во главе украинского коммунистического правительства в Харькове). Это пакет секретный, я чекист. Не могу же я везти такой пакет, не имея места!

Он тычет мне в лицо какой-то пакет.

— Я раньше занял здесь место и останусь на нем.

— Ну, это мы еще посмотрим!

Выскакивает из вагона и через две минуты возвращается:

— Товарищ, ступайте к начальнику чека! Он вас требует!

— Не пойду!

— То есть как не пойдете? Я же вам сказал, что везу секретный пакет.

Из соседнего отделения раздается голос:

— Если вы везете секретный пакет, незачем об этом кричать!

— А вам какое дело вмешиваться? Вот я вам…

— Ну, ну, полегче, товарищ! А то и я вам…

Юнец грозно бросается в соседнее отделение. Сдержанный нервный разговор. Возвращается со сконфуженным видом. Нашла, видно, коса на камень… Задира уходит на перрон и через пять минут возвращается:

— Сейчас для нас, чекистов, целое отделение освободят.

Кивок мне:

— Можете оставаться!

Действительно, приходят какие-то типы в военной форме, изгоняют из смежного отделения всех, кто раньше там устроился. Вместо них с комфортом устраиваются трое молодых людей в синих студенческих фуражках и их барышни — чекистское отделение.

Только теперь раздается звонок, и в вагоне появляется лавина пассажиров, не имевших протекции.

Наконец трогаемся.

В пути

В чекистском отделении едут очень весело: все время едят и выпивают, играют в карты. Роняют деньги на пол и едва трудятся их поднимать. Видно, деньгам счета не знают.

Наскочивший на меня юнец также едет с барышней, и, по впечатлению, с русской, из интеллигентной среды. Они, должно быть, сошлись еще только недавно, а потому не насытились страстью. Не стесняются в проявлении своих ласк, часто переходят границы допустимого публично.

Проехали несколько станций, и вдруг остановка в поле. Раздались выстрелы, поднялась общая суета…

Оказалось, что дело в соли. Сейчас соль является продуктом, запрещенным почему-то к вывозу из одесского района. Но эта контрабанда так выгодна, что многие пассажиры запаслись солью.

Когда мы отъехали несколько верст от станции, откуда соль больше всего вывозят, поезд и остановили выстрелами. Начался повальный обыск и отбирание соли.

Вечером, на одной из станций, врывается в вагон какой-то студент в сопровождении трех солдат в германской форме, очевидно — военнопленных. Все они с винтовками. Должно быть, это — санитары, находящиеся в распоряжении студента. Один из пассажиров его узнает:

— А, товарищ лекпом (лекарский помощник), здравствуйте!

Против меня ехала какая-то особа в костюме сестры милосердия. На этой станции она вышла на перрон. Лекпом устроился на ее месте.

Я говорю:

— Это место занято!

— Поговорите у меня. Я вас самого выброшу из вагона!

— Выбросить меня — вы не выбросите, а здесь сидит сестра милосердия, и вы ее место освободите!

— Вот еще: всякий смеет мне указывать, что я должен делать. Молчите, вы, а не то вылетите вон!

Вижу, что он со своими тремя солдатами действительно может выбросить меня раньше, чем я смогу свои права отстоять.

— Странно мне, пожилому профессору, слышать от вас, носящего студенческий мундир, такой тон и такие угрозы.

— Здесь нет служебного подчинения!

— Речь не о служебном подчинении, а о культурности. Если вы — студент, то есть культурный человек, то своего культурного облика вы не должны терять ни при каких условиях!

Неожиданная помощь из соседнего чекистского отделения:

— Совершенно правильно! Чего это вы, товарищ лекпом, там безобразничаете!

Раздалось сочувственное гудение. Лекпом, чувствуя неблагоприятную атмосферу, смиряется и уходит со своими санитарами в другую часть вагона.

До того времени я не упоминал, что я — профессор. Но теперь отношение ко мне чекистской молодежи стало почтительным. Это связано с тем, что все они оказались студентами. По крайней мере перед Харьковом все они понадевали фуражки с синим околышем.

Улучив момент, когда других поблизости не было, ко мне подсел юнец-еврейчик, дебоширивший относительно меня перед отъездом:

— Господин профессор, вы уж меня извините, что я тогда на вокзале, в Одессе наговорил…

— Ничего, ничего.

Знаменка и Харьков

Вечером мы опять на Знаменке, где я провел четыре памятных дня. Зашел к своим знакомым в комендатуру. Сообщают, что, по полученным агентурным сведениям, сегодня ночью должно быть нападение банды Махно на самую станцию Знаменку.

— Вы несчастливо попали, профессор!

Из-за ожидаемого нападения — банды бродили под станцией — поезд не пустили продолжать путь на Харьков, а всем пассажирам предложили оставить вагоны и устроиться иначе как-нибудь. Но в нашем вагоне один из чекистов оказался достаточно влиятельным, чтобы этот вагон, как исключение, оставили нетронутым. Хотя, в случае нападения махновцев, и опасно было оставаться в среде чекистов, но и пересаживаться на вокзал или в местечко не хотелось: авось пройдет…