По волнам жизни. Том 2

Нет воды… И на улицах снуют одесситы с кувшинами и ведрами, бегут в низкие места города, где вода еще есть, поднимается.

Водой торгуют, да еще как! Привезет предприимчивый одессит бочку, станет на перекрестке, и вмиг образуется громадный хвост жаждущих влаги, гремящий своей посудой.

Вода — ценность! Ее берут взаймы. Сегодня сосед одолжил графинчик или кувшин, а завтра надо принести, отдать.

Знающие Одессу поймут, чем была Одесса без воды. Деревья сохнут, листва опадает раньше срока, в парках и садах, вместо газонов, — серая земля с торчащими кое-где пучками засыхающей травы. Не тратить же драгоценность на поливку!

Цветники — о них забыли. Редко-редко на улице видна торговка с привезенными из лучших мест цветами на продажу.

Деревья… но их стало куда меньше, чем было. Нужда в топливе заставила наложить руку на насаждения, окаймляющие улицы. Во многих местах — режущие глаз лысины. Сильно повырублены и дачные места, называемые Фонтанами.

Перед этим временем Одесса по внешности была наиболее европейским городом в России; это отражалось и на одежде одесситов. Все это сейчас отошло. На улицах исчезла живость бойкого торгового города. Снуют по своим делам одесситы, но они ли это?

Шляп из женщин почти никто не носит, чулок тоже. Слишком дорого! Обувь — она тоже очень дорога и не всем по средствам. Обувь заменили самодельные сандалии на деревянных подошвах. И сухо раздается стук этих подошв о гранит панели, когда проходит одесситка.

Везде грязь, мусор… Дома тоже приобрели вид оборвышей. Приказано было сорвать все вывески; вместо них режут глаз полинявшие пятна в местах, где они раньше были.

А ночью… Ночью этой грязи не видно, но и вообще мало что видно. Нет света, и жутко на улицах, — конечно, не без основания. Грабежи, в частности, снимание одежды с прохожих, — такое обычное явление, что о них почти не говорят. Сняли — так сняли, чего уж там!

Грабежи приняли действительно громадные размеры. Сильно достается и покойникам. Сегодня похоронят, а ночью могилу разроют, снимут с покойника одежду и все ценное, а труп выбросят наружу. Сторожа боятся охранять могилы, и этой добыче никто не препятствует.

Но торговать одесситы не переставали. Хороших магазинов уже не было. Мелкие еще пооставались, но торговля больше происходила на лотках. Торговали, чем позволялось: фруктами, хлебом, сладостями. Новым явлением была массовая торговля продуктами домашнего изготовления: булочками, пирожными, тортами. Иногда этот товар выставлялся просто в окно, и покупка происходила на тротуаре, через окно. Но часто, около буржуазных домов, выставлялся на тротуар нарядно сервированный стол, ставился самовар, и прохожих приглашали посидеть и полакомиться чаем, кофе, шоколадом или мороженым, — все своего изготовления.

Все это — до наступления сумерек. Затем торговля прекращалась, и начиналось господство темных элементов.

Александровский парк, когда-то такой нарядный, с цветниками, — теперь имел жалкий, ободранный вид. На жалких остатках былых газонов, среди засыхающих деревьев, валялись кучами солдатские фигуры, и все вокруг было загажено бумажками, окурками, семечками и совершаемыми здесь же испражнениями. Нарядный ресторанный павильон, оригинальной деревянной постройки, стоял полуразрушенный.

Отсюда, из Александровского парка, был лучший вид на порт, особенно через пробитые в стене отверстия, так называемые «картины Айвазовского»…

Порт

Что производило особенно тягостное впечатление в Одессе, это — порт.

Порт всегда был сердцем Одессы. Его биение отражалось на всей жизни города. Недаром и Приморский бульвар, и Александровский парк бывали всегда заполнены одесситами, не отрывавшими глаз от портовой территории.

Он был действительно красив. Из ряда гаваней, очерченных извивами молов, высился целый лес мачт. Сотни пароходов и парусников всегда заполняли гавани.

Мостовые неумолчно грохотали под вереницами груженых подвод. По возвышавшейся над портовой территорией деревянной эстакаде, столь типичной для картины одесского порта, бегали взад и вперед поезда за поездами. Под визг цепей лебедок, как муравьи, носились сотни грузчиков с мешками на спине…

А на водной глади не было момента, чтобы не двигалось несколько пароходов с самыми разнообразными флагами и вымпелами. Они направлялись и в порт, и из порта. А на дальнем горизонте всегда серели пароходные дымки.

В гаванях, между пароходами, суетливо сновали буксирные пароходики и катера, тянущие баржи; носились легкокрылые яхты и лодки, сверкающие на солнце белизной парусов.

И везде шум, везде работа… Грохот цепей, громыхание телег, свистки, гудение сирен и песни, и брань портовых рабочих…

Жизнь била ключом!

Теперь — тишина! Тишина кладбища…

Порт пуст. Сиротливо прижались к молам десятка два брошенных за негодностью старых пароходов и пароходиков, — рухлядь, которую не стоило уводить с собою из порта. Горизонт чист — ни дымка. Нет движения и в гаванях. Редко-редко пробороздит зеркальную гладь одинокий катер под красным флагом.