По волнам жизни. Том 2

За ужином был устроен особый центральный стол для начальства и гостей, где подавалось более роскошное угощение. Мы же, больные, сидели за более скромными во всех отношениях столами сбоку. По выбору и просьбе больных, я должен был сказать от их имени маленькую речь в связи с открытием здравницы.

В этот вечер ко мне привязалась одна старуха больная — Муромцова, из известной фамилии первого председателя Государственной думы. У старухи военные власти мобилизовали сына врача, и она хотела выхлопотать его освобождение или перевод на службу в Москву. Для этого она надумала использовать пребывание Семашки в санатории, но, не решаясь сделать это лично, придумала, что именно я, не знающий ее сына, да, в сущности, и ее, должен осуществить этот замысел.

О необходимости моего согласия на этот шаг старуха и не думала: решила, что я должен это сделать — и конец. Напрасно я доказывал, что на торжестве и за ужином с такими вопросами обращаться нельзя. Старуха стояла на своем.

Начался неизбежный обмен речами. Выступил с обычным успехом Л. А. Тарасевич, председатель медицинского совета. Он умел быть приятным власти и здесь говорил в таком духе, что у Семашки должно было разливаться масло на душе.

Впоследствии, когда Тарасевич внезапно умер, в эмигрантской печати Е. Д. Кускова представляла эту смерть как жертву большевицкого режима[204]. Совершенный вздор: Тарасевич был и оставался любимцем власти, и никаким неприятностям не подвергался.

Когда настала моя очередь, я подпустил немного контрреволюции, связываемой с успехами белого движения. Другие в речах жаловались на тяжкие времена. Я же провел ту мысль, что терять надежды нечего: чем, мол, темнее ночь, тем ближе рассвет.

Многие меня поняли, а Семашко нет. Он подхватил мою мысль и стал развивать:

— Рассвет уже начался!

Мы, понимавшие друг друга, только переглянулись с улыбкой.

Подлетела Муромцова:

— Теперь самое лучшее время. Скорее пойдите к Семашке и попросите!

— Простите, это совершенно невозможно.

Старуха сделалась моим непримиримым врагом на все время пребывания в здравнице и всем больным горько на меня жаловалась.

В эту ночь, после ухода важных гостей, мы долго не расходились. Вместе с некоторыми из артистов, оставшимися здесь ночевать, мы скоротали несколько интересных часов, скрашенных вином, которое, при помощи сестры Шемшелевича, мы извлекали из санаторских запасов.

14. Московский университет

Личное

Я не имел намерения заняться университетской преподавательской деятельностью, так как за последние годы поотстал от науки. Но при совместной службе, летом 1918 года, в Научном отделе, меня стал уговаривать С. Л. Бастамов:

— Подайте в факультет заявление о желании быть приват-доцентом.

— Подумаю; пожалуй, в будущем году подам.

— Не стоит откладывать! Переговорите с Блажко и подавайте сейчас.

С. Н. Блажко заменял в то время отсутствующего руководителя кафедры астрономии и директора Московской обсерватории Штернберга, переметнувшегося к большевикам и занявшегося, вместо научно-преподавательской деятельности, политической деятельностью.

Блажко поддержал мое намерение.

Деканом физико-математического факультета был тогда профессор математики Леонид Кузьмич Лахтин. Когда я подавал заявление, то Лахтин обнаружил знакомство с моим именем, так как незадолго перед этим на факультете производилась баллотировка профессоров на физико-математический факультет Туркестанского университета, и я был избран на кафедру астрономии.

При рассмотрении на факультетском собрании моего заявления его поддержали Блажко, указавший на то, что о моих трудах упоминается не только в специальной литературе, но и в популярных сочинениях, а также престарелый глава московских химиков Н. Д. Зелинский, одним из первых слушателей которого я был (см. т. 1, стр. 101).

По существовавшему тогда порядку мне было назначено прочтение двух пробных лекций: по моему выбору — «о строении Вселенной», и по назначению факультета, точнее, по моему соглашению с Блажко — «о вращении Солнца». Долго ожидал я назначения этих лекций — Лахтин все не мог улучить время. Наконец, они были назначены.

Ожидал я, по прежней практике провинциальных университетов, что о пробных лекциях будет объявлено и что на них будут и студенты, и посторонние факультетские профессора. Но теперь все было по-домашнему: пришел только декан Лахтин и астрономы: С. Н. Блажко, С. А. Казаков, А. А. Михайлов и И. Ф. Полак.

Тотчас по прочтении ко мне довольно нахально привязался сторож аудитории, многозначительно поздравляя с прочтением лекции. Пришлось соответственным образом его гонорировать. Большевизация не изменила вкуса к чаевым?