По волнам жизни. Том 2

Он охотно делился с нами продуктами своего творчества, но читал свои стихи плохо; не умел, в частности, их кончать. Не угадываешь поэтому, кончил ли он совсем или только делает паузу. Догадываешься о конце только по тому, что поэт недоумевающе оглядывает публику.

Бывшая тогда в санатории артистка Тарабакина стала его упрекать:

— Вы сами себя обкрадываете. Разве это чтение!

Я поддержал ее мнение.

— Дайте мне, я вам прочту ваши стихи…

Немного подготовившись, она прочитала те же стихи, в небольшом кружке, уже совсем иначе. Особенно красиво у нее выходило стихотворение:

Взмахнула ночь косматым рукавом…[198]

Недели через две был у нас литературный вечер. Выступил и Язвицкий. Вдруг он читает уже с пафосом и манерой артистки:

Взмахнула ночь…

Мы с нею, скрывая улыбку, только переглянулись.

Язвицкий дал мне на просмотр собрание своих стихотворений в рукописи. Выдающегося таланта в нем, конечно, не было. Между прочим, я указал ему на злоупотребление словом «странный», повторяющимся почти в каждом стихотворении, и на бледное часто окончание. Он со мною согласился, но, как и все слабые поэты, поспешил отобрать от меня рукописи, чтобы я не своровал его творений.

В санатории Язвицкий писал свою драму, которую частями охотно читал нам вслух. Названия уж не помню: в первом акте были сцены из римской жизни в эпоху гонения христиан, во втором — эпоха Джордано Бруно, в третьем — сцены из французской революции. Апофеоз — большевизм и звуки «Интернационала».

Позже Язвицкий читал свою драму в собрании с участием Луначарского, но не знаю, увидела ли она свет.

Кн. Урусов

Появился у нас известный в прошлом бюрократический деятель князь Урусов, бывший товарищ министра, а раньше бессарабский губернатор, назначенный в Кишинев как раз после знаменитого еврейского погрома. Он был вместе с тем автором нашумевшей когда-то книги «Записки губернатора»[199], в которой описывалась его деятельность именно в послепогромный период в Бессарабии. Теперь он служил где-то в советском учреждении.

Он прибыл в санаторию вместе с дочерью. Сам он имел вид сгорбленного, надломанного судьбой, вялого, болезненного человека, и притом довольно теперь скромного. Наоборот, дочь его, вертлявая блондинка лет двадцати восьми, производила неприятное впечатление искусственной развязностью. Она говорила с отцом так громко, чтобы обратить на себя общее внимание.

Невыгодное впечатление для нее производило то, как она лебезила перед разной коммунистической мелкотой, в чем, в сущности, и цели не было. Как-то все же тяжело было видеть настоящую княжну и притом, как-никак, дочь бывшего сановника, которая становится на задние лапки и умильно смотрит, в сущности, черт знает на кого.

Когда в нашем кружке Урусов рассказывал свои бюрократические воспоминания, Сологуб его спросил:

— В вашей книжке есть место, когда вы говорите о своем представлении государю перед отправлением в Кишинев, которое вы обрываете словами: «За нами опустилась занавесь»[200]. В чем же состоял ваш разговор с государем по такому жгучему вопросу?

Из рассказа было видно, что разговор с Николаем II прошел бесцветно, — его погром и поднятый около него шум мало интересовали.

Б. Словцов

Большое оживление вносил в здравницу часто наезжавший из Петрограда, а потом надолго поселившийся у нас проф. Б. Словцов, человек маленького роста, плотный, с добродушной улыбкой, не без скрытой хитрости. Он заведовал в Петрограде лабораторией по анализу пищевых продуктов и часто рассказывал о том, какие чудеса преподносились публике под видом сластей. Он говорил, например, о продающихся в Петрограде на рынке шоколадных конфетах, в которых начинка состояла из морских водорослей, а мнимый шоколад был глиной с сахарином. Приводил он и другие случаи, когда в продаваемых продуктах абсолютно ничего не было съедобного.

Рассказывал, что ему столько приходилось пробовать и глотать несъедобных вещей, как едва ли кому-либо другому в мире.

Я смеюсь:

— А вот я знаю человека, который ел еще более несъедобное, чем вы — мясо мамонта!

— Кто же это?

— Казнаков Александр Николаевич, гвардейский ротмистр, путешественник, а в позднейшее время — директор Тифлисского музея. В Сибири нашли во льду остов мамонта, причем сохранилось замороженным и его мясо. Казнаков решился попробовать этого сохранявшегося десятки тысяч или дольше лет продукта, зажарил и поел.

— Каков же вкус?

— Говорил, что безвкусно: напоминало резину…

В следующий приезд из Петрограда Словцов подтвердил, что ему удалось найти в литературе указание на эту пробу мяса мамонта.

Более всего занимали нашу публику лекции Словцова — а он очень любил их читать — по евгенике. Проводил он также параллели между характером мужчин и женщин:

— На своих лекциях я производил наблюдения, кто неряшливее — мужчины или женщины. Поэтому я следил за состоянием помещения аудитории, когда она освобождалась женщинами и когда — мужчинами. Всегда оказывалось, что после женщин неряшливости гораздо больше.

Взрыв негодования среди слушательниц.