По волнам жизни. Том 2

Перед нами стояла трудная задача — выгрузиться. Вокзал и улица перед ним были полны темных личностей, которые грабили вещи, вырывая их из рук пассажиров и при укладке в сани. Поэтому, на момент выхода с вокзала, мы уговорились, что на меня будет возложена военная диктатура, а остальные должны мне подчиняться «в порядке боевого приказа».

Послал я Орлова получить удостоверение на право вывоза наших вещей с вокзала без их осмотра. Орлова постигла неудача:

— Не дают! Контора открыта только до девяти вечера. Говорят: ждите до утра, тогда выдадим.

До утра… Ночевать на воздухе при таком-то морозе!

— Пойдите и суньте, кому нужно, взятку.

Орлов чего-то размяк:

— Да как же это… Неудобно.

— Вы заставите меня самого это сделать.

Пошел он снова.

Проходят несколько милиционеров:

— Ой, товарищи! Убирайте прочь ваши вещи!

Говорю с возможной авторитетностью:

— Нельзя! Это вещи советского учреждения. Казенные!

Красноармеец опешил. Подходит старший.

— Чего ты их не гонишь?

— Да говорят: советское учреждение…

Нас оставляют в покое. Пляшем на месте от жгучего мороза. Не выдержать провести здесь ночь. А идти в общий зал — грязь, все залито, опасность сыпняка…

Возвращается Орлов, лицо сияет. Клюнуло, в руках удостоверение на вывоз вещей.

Берем пару ручных саней, грузим имущество, между которым немало и продовольствия, привезенного с юга. Теперь надо благополучно вывезти.

Заставляю всех крепко взяться за руки и такой цепью охватить наши вещи. Так мы и двинулись, криками и толчками оттесняя толпу пассажиров и воришек.

Маневр удался. Благополучно вывезли все на улицу, но цепи не рвали, пока не договорили несколько саней для отвоза по домам. Подозрительные личности просовывали головы в цепь, но схватить ничего не могли.

Нагрузивши извозчичьи сани, распростились и поехали по своим московским квартирам.

13. В здравнице

Поступление

Зимой 1921 года я чувствовал себя плохо: нервная система, особенно в связи с неприятностями, соединенными с должностью коменданта дома, совсем сдавала. Лечивший меня проф. С. К. Хорошхо сказал:

— Вам надо немедленно провести месяца два в санатории. Я дам вам соответственное удостоверение.

Чтобы попасть в советский санаторий, нужна была протекция. Она у меня, по счастью, имелась в лице П. П. Лазарева, который сумел добиться влияния и видной роли не только в Наркомпросе, как академик и директор Физического института, но, в качестве врача, и в Наркомздраве, где он был членом, если память мне не изменяет, высшего медицинского совета[191].

— Так и так, Петр Петрович. Вот свидетельство профессора Хорошхо. Не поможете ли устроиться в санаторий?

Смеется.

— Сделайте одолжение! Как раз недавно открылась здравница для утомленных научных работников. Я — председатель комиссии для осмотра больных, желающих в нее попасть. Сейчас все сделаю.

Звонит по телефону в Наркомздрав. Вызывает одного доктора, другого… Их нет.

— Попросите доктора Шемшелевича!

— Это, — объясняет он мне, — один из секретарей Семашки.

— Алло! Это вы? Да я, академик Лазарев. Мое почтение, доктор! Вот в чем дело. Надо устроить в наш санаторий профессора Стратонова, декана физико-математического факультета. Что? Да! Мне пишет о нем профессор Хорошхо, отзыву которого я вполне доверяю. А наша комиссия, со своей стороны, поддерживает необходимость приема… Что? Да, так! Хорошо! До свидания.

Вешает трубку.

— Пожалуйста, Всеволод Викторович. Все готово! Вам следует только еще лично переговорить с Шемшелевичем.

Поблагодарив П. П. Лазарева, еду в Наркомздрав. В приемной у народного комиссара здравоохранения Н. А. Семашко встречаю молодого, краснощекого, но с седыми волосами, упитанного еврея врача. Это и есть Шемшелевич. Как секретарь наркома, он устроил себе очень выгодное и хлебное дело — организацию и заведование этим санаторием.

— А, это вы, господин декан? Все готово! Можете отправляться в здравницу хоть сию минуту. Все распоряжения о приеме вас мною уже сделаны.

Через несколько часов я с сыном шел в санаторий, везя за собой салазки с необходимейшими вещами. Идти нам пришлось добрый час: далеко от нас была эта «Здравница для утомленных научных сотрудников». Помещалась на Воронцовом Поле в Николо-Воробьинском[192] переулке, д. № 3.

Это был богатый особняк, реквизированный у крупного немецкого коммерсанта Маркса. Двухэтажный дом, с полуподвальными служебными помещениями, был меблирован и разукрашен в старогерманском стиле, с готикой. Стрельчатые окна с картинами из разноцветных стекол, стильные камины, мебель, зеркала, бронза, мрамор… За особняком спускался довольно большой сад.