По волнам жизни. Том 2

Вечерами мы часто засиживались долго, до полуночи и больше, что вовсе не годилось для санатория. Мы устраивали концерты — в нашей среде всегда бывали артистки и артисты, — лекции, литературные вечера, иногда и танцы, а помимо того, и просто проводили время за беседой. В это, наконец, вмешался Шемшелевич и настоял, чтобы в 11 часов вечера свет тушился, и больные расходились спать. Но эта мера исполнялась только частично, для желавших…

Больные

Формально здравница была открыта для утомленных научных работников. Но это была, как и многое в советском режиме, только фикция. Конечно, были и научные работники, но в очень малом числе. При мне, за два месяца пребывания, их бывало не более 2–5 процентов больных.

Остальной состав больных были: артисты, литераторы, просто добрые знакомые Семашки или даже Шемшелевича.

Преобладающий состав формировался из обыкновенных советских служащих, среди которых очень сильно были представлены коммунисты и особенно евреи. На глаз евреев всегда было больше половины…

Мы, научные работники, буквально тонули в среде коммунистов и евреев и как будто были здесь только для оправдания вывески учреждения.

Нередко сюда приезжали из Петрограда. Там не было подобной здравницы для высококвалифицированной публики.

А то бывало и так: прибывшие из других мест профессора, имеющие отношение к медицине, а иногда и к другим специальностям, не могли найти себе пристанища; их тогда зачисляли в состав больных на все время их пребывания в Москве. Такая же мера, впрочем, применялась и к остальным влиятельным советским служащим или же к приятным для власти деятелям искусства.

За два месяца мимо меня прошло от 120 до 150 разных лиц. Упомяну о нескольких из них.

Ф. К. Сологуб

Этот известный поэт приехал в феврале 1921 года[194] из Петрограда вместе с женой, носившей фамилию Чепурковской[195].

Как более почетные больные, они заняли отдельную комнату, из которой для них выселили живших в ней ранее.

Сначала Сологубы держали себя, особенно он, весьма высокомерно. С маленькой компанией, пошедшей к ним на поклон, они занимали отдельный стол в нашей столовой, а на остальных смотрели сверху вниз, не желая с ними якшаться.

Никак я не ожидал от Сологуба такой надменности. Естественно, получилось то, что по отношению к ним создалась общая ледяная атмосфера.

Они это вскоре почувствовали, особенно Чепурковская. Она первая стала заговаривать с остальными, делая им авансы. Потом на это пошел и Федор Кузьмич.

Мало-помалу неблагоприятное отношение к ним стало рассеиваться, хотя не прошло вполне. К тому же среди больных образовался русский интеллигентный кружок, и Сологубы поспешили к нему примкнуть.

Этот кружок вызвал большое негодование в коммунистах и в евреях, и мы подвергались остротам и высмеиванию:

— Аристократы!

Большего они ничего сделать не могли, хотя и намеревались, — потому что мы собирались открыто у Антошки и приглашали к себе администрацию санатория. Шемшелевич на приглашения не приходил, а сестра его бывала. Но как-то она заметила, что является единственной еврейкой, и внезапно встала и ушла.

На собраниях нашего кружка Сологуб часто читал свои стихи.

Он охотно читал их и на общих собраниях больных. В зале для него ставился маленький столик. Ф. К. садился, с выражением лица, немного напоминавшим филина, оглядывая сквозь очки слушателей, вынимал коробочку с конфетами, вероятно, мятными, — и начинал читать стихи за стихами, делая между ними небольшие паузы.

Читал он неважно. Одно стихотворение нравилось всем, и Сологуб его любил и неизбежно повторял при каждом сеансе. Оно называется «Поэт». Говорится, как нагрешивший в жизни поэт приходит к воротам рая. Апостол Петр (между прочим, Сологуб не говорил «Петр», а выговаривал «Пэтр») спрашивает:

— Что делал ты?

Автор отвечает, что он писал стихи, слагал романы, учил добру, но и вводил в соблазны. Вообще, его грехи многообразны.

— Но я поэт!

Петр улыбается и рвет список грехов, открывая врата рая[196].

Сологуб был нежным мужем. По утрам, бывало, когда все идут пить кофе, Чепурковская еще нежится в постели, а Ф. К. бежит из столовой со стаканом кофе для своей более молодой жены. Правду сказать, как женщина она была мало интересна — смуглая, худая брюнетка. Но мужу уже было 66 лет…

Кончилось трагически. Уже по возвращении в Петроград она через несколько месяцев бросилась в Неву…[197]

Вал. Язвицкий

Валерий Язвицкий, небезызвестный поэт, не был ни больным, ни научным работником, но он не мог найти квартиры, а потому, благодаря социалистическим связям, вместе с женой попал в санаторию.

В более молодые годы Язвицкий был в ссылке на севере России и оттуда легко и удачно бежал. Рассказ об этом бегстве он любил повторять. Жена его, по-видимому, старше, чем муж, целиком была занята ухаживанием за ним.

Между прочим, почему-то Язвицкий всегда сидел в феске на голове.