По волнам жизни. Том 2

Часть верхнего этажа занял заведующий санаторием д-р Шемшелевич с семьей. Сестра его была здесь фельдшерицей. Хозяйственной частью заведовал быв. офицер Владимир Александрович Леман, славный и услужливый во всем человек. В роли кастелянши была старая дева, служившая еще у Маркса, Антонина Николаевна, фамилии не помню. Ее больше называли уменьшительным именем: Антошка. Недолюбливали ее за обычные недостатки старой девы. Остальной штат служащих, в большой части из бывших служащих у Маркса, был положительно на месте, не будучи еще затронутым большевицкой агитацией.

Сам Шемшелевич, как говорили, был раньше скромным врачом в Минской губернии, в районе Барановичей. Теперь он устроился отлично, заведуя почти бесконтрольно — как это было тогда по советским порядкам нормально — большим хозяйством. За несколько месяцев, что я его наблюдал, он жирел во всех отношениях, в том числе и буквально. Казалось, вот-вот его костюм не выдержит.

Порядок дня

Роскошное само по себе помещение имело для санатория тот недостаток, что почти не было небольших комнат, — все были палаты. В этих палатах размещалось по 8–15 больных. Совместная жизнь сильно стесняла. Были только две маленьких комнаты, в одну из которых я, по протекции сестры Шемшелевича, попал, но в одиночестве пробыл только недолго: ко мне потом вселили проф. Б. Словцова из Петрограда.

Мы все имели прекрасные кровати, с роскошными шелковыми одеялами. Говорили, что их шили по особому заказу монахини, но советская власть все это реквизировала.

Почти все полагалось казенное: не только постельное, но и носильное даже белье. Мы носили халаты и туфли, что было и удобно, и не стесняло, потому что все, в том числе и дамы, были одинаково одеты. Конечно, полагался полностью и казенный стол. В сущности, платить приходилось только пурбуары[193] прислуге, которая их еще принимала.

День начинался в 7–8 часов. Существенным неудобством было то, что на полсотни или более больных было только три уборных. Поэтому с утра образовывался у их дверей длинный хвост с полотенцами в руках. А так как еще, до умывания, никто не наводил на себя красоты, то стоять в таких очередях приятно не было.

В 9 часов утра звонок призывал нас к утреннему чаю или кофе с какой-нибудь закуской или яйцами.

Все собирались в обширной марксовской столовой, с большим камином, за длинным столом. Это было начало общественного дня. Так как больные проводили весь день вместе, то они быстро между собой знакомились, и разговоры за столом часто бывали общими.

С утра же каждому выдавался его порцион: одна шестая фунта масла, шесть кусков сахару, фунт ржаного хлеба. Этого было вполне достаточно.

Затем каждый делал, что хотел. Одни проводили время в помещении довольно богатой библиотеки, реквизированной у Маркса, другие музицировали, играли в карты, шахматы, занимались рукодельями, а больше всего сплетничали или флиртовали. Некоторые уходили в утренние часы в город на службу, а иные по вечерам отправлялись в театр или домой.

В 12 часов мы опять призывались к легкому завтраку. Давали кофе и яйца или кофе с какими-либо закусками; в первое время часто давали икру, но потом нашли это дорогим.

В 2 часа мы созывались к обеду. Давались три блюда, всегда хорошие и сытные.

После обеда — почти общий отдых в постелях.

В 5–6 часов опять кофе.

В 8 часов ужин из двух блюд и чай.

Сначала каждому оставлялись его порции от обеда и ужина, если он был в отлучке. Накоплялось такое количество еды, которое могло только повредить, и Шемшелевич правильно сделал, отменив такой порядок.

Более слабым выдавалась еще рюмка вина.

Такой стол был чрезвычайным контрастом по сравнению с нормальным питанием даже относительно хорошо обставленных москвичей, а тем более уже привыкших к хроническому полуголодному существованию. Мало кто съедал все, ему полагавшееся, разве только вновь прибывавшие и еще не успевшие достаточно насытиться. Но многие уносили из санатория на дом то, что можно было унести, чтобы подкормить домашних. Относил сахар, а иногда и хлеб, и я.

Во всяком случае, поскольку дело было в питании, в здравнице поправлялись быстро и хорошо.

Иначе было с лечением. Оно составляло прямую обязанность Шемшелевича. Но он этим делом не интересовался и не любил его. Иногда он обходил больных и осведомлялся о состоянии их здоровья. Больные понимали, что это лишь формальность. Ему отвечали, насколько требовала того вежливость, но как врачу ему не доверяли и серьезно о своих болезнях, кроме новичков, никто с ним не говорил.

Более полезна была, в роли фельдшерицы, его сестра, симпатичная приветливая девушка, блондинка, розовая, но также с седыми волосами, несмотря на молодость. Она старалась быть полезной, впрыскивала желающим мышьяк, лечила зубы — она была и дантисткой — и заведовала санаторской аптечкой.

Чего не было в домашней аптеке, для нас легко выписывалось из находившегося по соседству центрального аптекарского склада, и все это совершенно бесплатно.