По волнам жизни. Том 2

Об Артемьеве я еще буду говорить. В деловом же отношении, если личные его интересы не затрагивались, с Артемьевым работать было легко. Поэтому при нем моя деятельность по издательству протекала гладко. Иногда он морщился из‐за количества намечаемых к изданию книг, но со мною не спорил, и не было и намека на торгашество, из‐за которого не клеилось дело с Тер-Оганезовым.

При таких условиях мне посчастливилось наладить издание 150–200 книг. Этим, во-первых, была оказана очень существенная материальная помощь многим голодавшим ученым — дело происходило в конце ужасного голодного 1919 года и в начале следующего. Во-вторых, подавляющее большинство книг, по которым составлены были договоры, действительно увидело свет, хотя и с некоторым опозданием, уже в период деятельности Государственного издательства. Будучи в изгнании, я точных данных об этой литературе, конечно, не имею.

Из числа все же не изданных книг, по которым был заключен договор, мне особенно жаль трудов нашего известного путешественника Миклухи-Маклая. Комиссия географов утверждала, что единственный, кто может разобраться в журналах Миклухи-Маклая и их издать, — это маститый профессор Московского университета Д. Н. Анучин. К нему я и обратился. Мы заключили договор на издание в двух томах трудов путешественника, а заодно в трех, кажется, томах и собрания собственных трудов Д. Н. Анучина. Последний получил, к своему большому удовольствию, крупную сумму вперед, — 25 процентов причитающегося за пять томов авторского гонорара.

Скептики тогда же говорили, что из этого ничего не выйдет и что Д. Н., взявшись за дело, по своему старческому состоянию его не выполнит. Так оно, насколько мне известно, и случилось[94]. Ныне Д. Н. Анучин уже умер.

Н. Д. Артемьев

Судьба Тер-Оганезова оказалась переменчивой. После неудачного управления Научным отделом от него в Наркомпросе повсюду старались отделаться и, во всяком случае, не давали ответственных должностей. Однако, благодаря протекции Карахана, он время от времени опять выплывал наверх. Так, однажды Карахан устроил ему дипломатическую командировку в Ригу, где завершались мирные переговоры с Польшей[95], хотя к дипломатическим делам Тер-Оганезов никакого отношения не имел. Некоторое время он еще числился заместителем Артемьева по управлению Научным отделом, хотя и не играл здесь более роли, а затем состоял ряд лет членом Государственного ученого совета, упрощенно — ГУСа[96]. Много лет спустя в эмиграции я узнал, что он является редактором научно-популярного журнала «Мироведение»[97]. Не знаю, все ли его обязанности этой ролью и завершались.

Совсем другим человеком был Н. Д. Артемьев. На меня он производил впечатление прежде всего эпикурейца. Ради сохранения за собой земных благ изменил рядам профессуры — он был профессором минералогии в Казани[98]. Был ли он членом большевицкой партии, точно не знаю, но скорее, что был. Во всяком случае, он пользовался всеми привилегиями «партийца»; однако его большевизм был чисто налетным. Всегда на первом месте были его личные интересы.

Работать поэтому с ним в Научном отделе было легко. Он соглашался со всем, если только это по своим последствиям не могло отразиться на его личных интересах. Хорошо шла и моя работа с научным издательством. Чтобы задобрить Артемьева, я заключил несколько авторских договоров и лично с ним. Он получил соответственные авансы, а увидели ли его книги свет, я точно не знаю[99].

Все же ему как-то не сиделось спокойно, он стремился к чему-то лучшему. Одно время с его участием стала затеваться научная экспедиция в Африку. Экспедиция предполагалась длительная, на два года, и средства на нее испрашивались громадные. Я догадывался, что если Артемьев в эту экспедицию и поедет, то назад в РСФСР он уже не вернется… Однако, из‐за слишком больших денежных запросов, экспедиция не состоялась.

Тем временем Артемьев действовал во вновь учрежденной в Москве горной академии и даже был первым, если не ошибаюсь, ее ректором[100]. При нем протекала организация академии (и его кафедры), причем в нее жертвовались в изобилии отбираемые у буржуазии драгоценные камни. В качестве большевицкого сановника Артемьев разъезжал в парном экипаже из бывших царских конюшен.

Он появлялся изредка на физико-математическом факультете Московского университета, где числился профессором. На собраниях факультета профессора относились к Артемьеву сдержанно корректно, но чувствовалась боязливая недоброжелательность. Сам Артемьев держал себя несколько излишне развязно, быть может скрывая за этой развязностью чувство некоторой неловкости перед коллегами.

В дальнейшие годы Н. Д. Артемьев оказался на постоянном жительстве за границей. Как это случилось, не знаю, но должно быть он не возвратился из командировки, стал «невозвращенцем».

В Берлине ходили какие-то плохие разговоры по поводу попыток Артемьева реализовать бриллианты…[101] Молва говорила, что эти бриллианты были из числа переданных в горную академию. К эмигрантским ученым он не пристал, его сторонились, и он это знал.