По земле ходить не просто

Временами капитана одолевали сомнения: удастся ли дожить до того времени, когда последний сантиметр советской страны будет очищен от врагов? Слишком много приходилось хоронить товарищей, которые только вчера шагали рядом. В полку не осталось и половины личного состава.

Но сейчас было не до этих мыслей. Капитан прислушивался к тому, что происходит на вражеской стороне.

Было тихо. Вот-вот должно взойти солнце. Как в мирное время, щебетали птицы, и от этого тишина казалась еще большей. Но Гусева она не обманывала. Он чувствовал, что противник ведет перегруппировку войск. Эх, если бы на этом участке было полка три артиллерии с достаточным количеством снарядов да танковая дивизия! Вполне можно было бы сорвать наступление. Но что делать, если их нет! Все равно надо биться!

На коренастых ветках сосны, свесив ноги, сидел наблюдатель. Гусеву снизу показалось, что он задремал, навалившись на искривленный ствол дерева.

— Что там? — негромко спросил капитан.

— Засек четыре батареи… — тотчас же откликнулся Николай. — За тридцать минут прошли четыре автокухни. Часа два назад в районе рощи был сильный шум моторов и лязг гусениц. Сегодня пойдут, товарищ капитан.

— В штаб доложил?

— Доложил, товарищ капитан. Нанес цели на планшетку.

— Хорошо. Слушай, Коля. — Капитан перешел на неофициальный тон. — У тебя бритва с собой?

— Бритва? Под сосной. В полевой сумке. Зеркало тоже там, а мыла нет.

— Найду. Хочу перед делом побриться. Успею… Капитан взял полевую сумку и пошел по склону к роднику, который он заприметил еще вчера. Капитан не сомневался, что сегодня будет один из самых жестоких боев. Его не избежать, конечно, и потому мысли были сосредоточены на том, как бы не допустить лишних потерь В людях и нанести противнику побольше урона. Планы возникали в голове один за другим но что-то мешало сегодня ясно представить себе действия немецкого командования, чтобы принять контрмеры. Вчера, когда он докладывал командиру полка, все, казалось, было ясно. А теперь… Неужели так повлиял на него сон, приснившийся под утро?

Гусев помнил, будто проходил через реку по тонким жердям. С каждым шагом он все глубже и глубже погружался в мутную бурлящую воду. Он уже тонул, а на берегу стояли и хохотали Снопов, Куклин и все батарейцы. Потом он видел новую квартиру без окон и дверей, церковь в родном краю…

«Фу, стыд какой! — встряхнул плечами капитан, чтобы избавиться от дурного предчувствия. — Вбил в свою дурацкую башку суеверное представление и мучаешься. Блажь! Партийный билет носишь в кармане, а сам хуже неграмотной бабы. До чего обабился!»

У ручейка капитан достал из полевой сумки бритвенный прибор и, прежде чем намылить лицо, взглянул в зеркало. Он увидел обросшего человека с глубокими морщинами на лбу. Красноватые усталые глаза казались обесцвеченными. Что же, война не красит солдата.

После бритья и умывания капитан почувствовал себя гораздо бодрее, и мир уже не казался таким мрачным. Перед ним из расщелины каменной глыбы под горкой с шумом вырывалась прозрачная и чистая как хрусталь вода. Над ним, чудом цепляясь за косогор толстыми корнями, разметала ветви старая корявая верба. Налетевший ветерок, взъерошив ее листья, пронесся вдоль по склону, покачал по пути вершинки молодых березок и умчался дальше шуметь колосьями зеленой пшеницы.

«Вот бы приехать сюда после войны на денек с женой и дочерью», — размечтался он и сразу поник.

Светлана и Наташа… Что теперь с ними?

Еще в прошлом году, когда стало известно, что полк перебрасывается в Западную Белоруссию, они уехали к дедушке на Полтавщину. Теперь там немцы…

На наблюдательном пункте лейтенант Лаченко с тревогой доложил:

— Не выполняется заказ номер пять.

— Что? Снаряды не привезли? Почему?

— Старшина вернулся без машин. Машины отобрали по приказу Военного Совета для эвакуации госпиталей. Правее нас фронт прорван.

— Снаряды должны быть во что бы то ни стало. Хотя бы еще один боекомплект. Позвоните старшине Казакову — пусть немедленно выезжает в тыл. Машины пусть возьмет из-под орудий. Отсюда пошлем Снопова. Позовите его ко мне.

— Слушаюсь.

Николай слез с сосны и, захватив с собой скатку шинели и полевую сумку, подошел к капитану.

— Пойдемте, — строго, как будто даже сердито, сказал капитан. — Я вас провожу и по пути объясню, в чем дело.

Николаю с первых же слов стало ясно все, что надо сделать, но капитан продолжал говорить и говорить. Николай не понимал, откуда у начальника артиллерии такое многословие? Что с ним? Спросить, однако, не решался.

— Помнишь, Николай, на Халхин-Голе я давал тебе адрес жены. Теперь мои, по всей вероятности, на оккупированной территории. Запиши-ка на всякий случай адрес. Понадобится, может быть, — проговорил наконец капитан, запинаясь от неловкости.

— Записки могут потеряться, товарищ капитан. Я запомню. Память у меня хорошая.

— Да, да, — обрадовался капитан. — Это лучше. Пока Николай повторял адрес, Гусев смотрел на него настороженно, будто боялся услышать что-то другое. «Что с ним? Неужели о смерти стал думать?» А Гусев, словно завершив трудное дело, заговорил о другом: