По знакомым дорогам

Тяжелораненых, среди которых находился Иван, надо было скорей отправить на Большую землю. Выбрали аэродром, шестую ночь жгли сигнальные огни, ожидая самолета, о котором заранее договаривались по радио. Что-то мешало самолету прилететь. На шестую ночь услышали шум мотора, да не с неба, а с земли. И не одного мотора. К аэродрому, куда подвезли раненых, прорывались вражеские броневики… Видно, фашистам по сигнальным кострам удалось засечь посадочную площадку и подготовить на нее нападение, от которого они ждали нешуточных результатов.

Больше всех встревожились раненые. Известно, партизан подвергался самым жестоким пыткам, попав к врагу, а они и так настрадались. Врачи уверяли их: не дадим фрицам! А в крайнем случае, вот у нас два револьвера, в каждом по семь пуль… Но до этого не дошло. Аэродромная охрана, погасив костры, сама отбила нападение, неожиданное, но не такое уж решительное. Броневики запутались в лесу без костров. Одну бронемашину, проникшую в лес глубже других, охрана сожгла, и у фашистов не хватило пороху продолжать ночной бой. А раненых уже увезли в лагерь.

Через два дня наконец сел самолет. Это было 29 апреля. И вот тут-то мы поняли, что такое песок. В самолет погрузили шестнадцать человек, он загудел, разбежался, но… оторваться от земли не мог. Все старания летчика ни к чему не привели. Колеса буксовали, залезая в песок все глубже.

До того как начался разбег, минут десять — пятнадцать назад, мы с Негреевым, придя проводить Ивана, радовались, что он улетит. Митрофан рассказывал, что Ивану хуже и хуже. А он молчит. И даже улыбается… Я это и сам видел. Теперь стало еще обидней и тревожней за него. И мысли не было, что самолет может застрять в песке, как в болоте.

— Что делать? — спросил Негреев у летчика.

— Не знаю… Не поднимусь с людьми. Да и без людей — еще вопрос!

Всех вынесли из самолета. Оставили по настоянию врачей и самих раненых одного Ивана, самого тяжелого. Самолет оттащили к тому краю площадки, откуда он только что неудачно пытался стартовать, и вот он снова покатился к лесу… Самолет гудел так, что казалось, вся Украина слышит. Уже конец площадки, сейчас крылатая машина наскочит на пни. Но раньше, чем это случилось, самолет поднялся в воздух и полетел над деревьями Злынковского леса. Наша сердечная тоска, можно даже сказать, сердечная паника оттого, что Иван и в этот раз не сможет улететь, оказались чересчур преувеличенными…

Однако почти все другие раненые остались в лесу. Надо было что-то придумать, а что?

Самолеты продолжали прилетать к нам, но только сбрасывали свои грузы, а не садились. Песок! Была ночь, когда к нам почти подряд прилетели семь самолетов, все благополучно разгрузились в воздухе, снабдив нас оружием, взрывчаткой и медикаментами, а утром разведка донесла из Злынки, что гитлеровцев это привело в бешенство: «Красные летают, как дома, а наши даже не показываются!» Как дома! Вот негодяи! Мы и были дома… А оккупантов мы вышвыривали раньше, вышвырнем и теперь!

Сел один самолет — летчик рискнул. Ночной ас. Но и ему не удалось подняться, даже пустому, — «аэродром» был сильно разрыхлен. А еще он сказал, что пустой больше и не попробует подниматься, стыдно будет вспоминать потом, как оставил раненых, и предложил партизанам сделать из древесных стволов дорожку для разбега самолета.

Все волновались — не узнали бы фрицы, что у нас на площадке остался на день самолет, — работали не отдыхая и еще раз показали силу партизанского братства. Сотни людей старались для пятнадцати раненых. За день уложили в песок уйму срубленных и очищенных от веток деревьев. Отличная дорожка была сделана уже к вечеру. И все увидели, что такое воля, слитая воедино! Самолет, который бессильно ковылял вчера, сегодня разбежался на новой дорожке, как на столичном аэродроме, и, покачиваясь с крыла на крыло, стал набирать высоту над лесом, удаляясь от нас. Мы следили за ним, пока он не исчез из глаз. И все махали ему руками, еще не чувствуя, как устали.

Глава двенадцатая

Рассказывая про отправку раненых, я пропустил такое событие, как Первое мая. Хоть несколько слов скажу, что это мой любимый праздник, и в лесу мы отмечали его от всей души и даже красиво… Лагерь был чисто прибран, украшен плакатами и лозунгами. Наши художники нарисовали каррикатуры на Гитлера, им тоже нашлось место. Над каждой землянкой привязали хотя бы красную ленточку к ветке.

А главное, настроение было хорошее. Вырвались из кольца оккупантов, готовились показать им, какие у нас силы. В десять утра состоялся лесной парад — по всем военным правилам. Люди почистили свое оружие, выпрямились, словно бы подросли, молодцевато держали строй.

Пожалуй, сердился, не в меру ругался и нервничал один Саша Кравченко, наш радист: никак ему не удавалось поймать Москву, а все хотели ее послушать. Но батарейки сели…