По знакомым дорогам

Пусть не обижаются на меня те, чьи имена не попали на эти страницы. Всех хотелось бы назвать сосредоточенного и задумчивого работника нашей типографии Марка Юрченко, который самодеятельно занимался не только типографией, но и ремонтом оружия; храброго пулеметчика Павла Данникова и еще двух бесстрашных пулеметчиков — Василия Лысенко и Николая Примака; юного Валентина Пикуля, которого не брали в отряд из-за роста, который стал наконец счастливее всех, когда ему доверили высокую должность — рядовой партизан, и это доверие он оправдал в боях; политрука взвода Петра Журбу, пришедшего к нам из села Хрещатое, где работал подпольщик Бурим, и воевавшего поначалу с винтовкой в руках, пока не удалось добыть себе в бою немецкий автомат; бывшего красноармейца Анатолия Нурутдинова, научившего многих партизан владеть винтовкой и умело вести себя в бою; юношу Михаила Галузу из Комаровки, у которого два брата погибли на фронте, а сам он сначала выпекал вместе с матерью хлеб для партизан в своем селе, в своем доме, а потом стал нашим бойцом; разведчика Игната Куца, пришедшего к нам в Ново-Басанском лесу, где нам было особенно трудно, и однажды проехавшего вместе с другими партизанами на хозяйственную операцию через горящее торфяное болото… Нет, всех не назовешь, это невозможно! Если попытаться о каждом рассказать хоть немного, все равно ничего не выйдет. Всех куда больше, чем может быть страниц в этой книге, да и получится ли она… Всех не назовешь еще и потому, что мои записи в те боевые дни не были постоянными, я и не думал, что когда-нибудь сяду писать книгу.

Запала мне в душу одна партизанская песня. Простая, она — об одном и обо всех. Уж не знаю, кто сочинил ее, по складу и духу она из тех, что рождаются как бы сами собой и живут долго и безымянно. Вполголоса у нас, бывало, пели:

На опушке леса старый дуб стоит,
А под тем под дубом партизан лежит.
Он лежит — не дышит, а как будто спит,
Золотые кудри ветер шевелит.

Рядом с ним старушка, мать его, сидит,

Слезы проливает, сыну говорит:
«Ох, болит сердечко по тебе, Андрей,
Ты скажи словечко матери своей…

Я ли не растила, я ль не берегла?

А теперь могила будет здесь твоя».

Так ведь не забудут же тех, чьи могилы затерялись на заросших партизанских тропах старых лесов.

Последнее, десятое примечание

На полях одной страницы в конце рукописи Михаила Салая попадается короткая неразборчивая, почти стертая строка: «Вот и прошел». Ну конечно же! Эти простые слова и дают самый полный ответ на то, что помимо всего тянуло его каждый день за стол с бумагой. Еще раз хотелось пройти по знакомым лесным дорогам перед тем, как навсегда проститься с ними. «Вот и прошел».