По знакомым дорогам

Я хотел жить и снова пополз — в тот лес, еще километров пять, на перевязанных руках и ногах, приполз почти без памяти… И меня сразу положили на двуколку, уже загруженную другими ранеными, втиснули к ним под ноги. Лежу и слышу голоса: «Тесно!» — «В дороге утрясутся. Кто-то непременно богу душу отдаст, и место появится!»

Очнулся я уже в госпитале, когда врачи обсуждали, как мне ногу отпилить, чуть выше колена или под самый таз. Я поднял руки, чтобы защитить себя, ору: «Не дам!» Старый врач смеется: «Ишь какой! Развоевался!» А мне страшно сделалось: лучше бы уж убили, чем остаться без ноги в молодые годы. Чего-то несу, а врачи и не слушают меня, но когда начали температуру мерить перед операцией, она — под сорок. Так сильно подскочила от волнения, что отложили операцию, а с ней и пилу. Я радуюсь, да недолго. Через несколько дней второй раз на носилках понесли меня к столу. Вот еще полчаса пройдет — и я без ноги. И опять у меня — температура! Все ругаются, а какой-то молодой доктор тихо говорит: «Молодец? Гангрены нет и, может, не будет…» И вот пришел день, когда я вышел в белый свет на своих ногах!..

Сейчас мои товарищи готовились к переходу на Коростень, а я лежал и успокаивал себя: обойдется! Принесли вторую радиограмму от Строкача, предлагавшую мне немедленно лечь в армейский госпиталь.

— Не поеду, — говорю я. — Не могу я оставить вас.

Меня заверяют, что все будет хорошо, в порядке, они смогут и боевой дух сохранить, и дисциплину, и всё.

— Вы-то сможете, — отвечаю. — А я не смогу без вас.

Хоть плачь! Давно один лежу, всех отправил от себя, я повторяю, сам себе твержу: «Не поеду! Не нужен мне никакой госпиталь!» Через день командующий армией, действующей на нашем направлении, Черняховский, прислал за мной самолет. Но я не согласился лететь. Верил, что встану…

Сколько лет было тогда батьке Боженко, когда мы разъезжали с ним по черниговским селам, готовясь поднять их на врага? Он казался мне пожилым. Ему не было и пятидесяти. А сколько мне сейчас? Я задал себе этот вопрос и обомлел: пятьдесят три. Мы почти сравнялись с батькой. Полежал чуть-чуть и улыбнулся: ну что же, а какой он был молодцеватый, веселый! Раз по дороге в Зерново начал похваляться своим конем: «Оную коняку отобрал я у супостата, в бою. Ох и коняка! Поскачем наперегонки? Ось побачишь, як вин бежить!»

Лошадь у меня тоже была хорошая. Батька посмотрел на меня довольным, лукавым глазом, пошлепал коня по шее большой рукой, подобрал поводья и крикнул: «Гей!» И мы понеслись галопом, полетели. Он перегнал меня. Я уже начал уставать и крикнул ему, что сдаюсь, а он все скакал. Потом остановился. И когда я подъехал к нему, он хохотал своим заразительным, мальчишеским смехом, запрокинув голову, открыв рот — так счастливо! «Ну что, сынку, яка у меня коняка?»

Его не стало, когда партизанские войска вовсю развернули борьбу и мы уже оставили позади стольный Киев, где он недолго был комендантом. Тяжкая болезнь свалила его, Василий Назарович умер в августе девятнадцатого года.

И Щорс… Не успела у него затихнуть боль в душе от потери батьки Боженко, которого он ценил и любил, и этот злосчастный август не успел кончиться, как вот здесь, в сражении под Коростенем, за освобождение этого города, погиб сам Николай Щорс. Вот кто был совсем молодой, юный, на четыре года моложе меня тогдашнего. Удивительного таланта и бесстрашия, удивительной чистоты был человек!

Делами надо заниматься. Вставай. Немцы свели под Коростенем большие силы пехоты и техники. Это они стремились к осуществлению бредового плана Гитлера — оттеснить нашу армию за Днепр, откуда она пришла. Мы налаживали взаимодействие с частями двух армий — Черняховского и Пухова. Чувствую себя легче, хотя встать не удалось — болела голова, ноги тоже, собрал комсостав и вел совещание, оставаясь в постели.

Назавтра приехал Андрей Дунаев, доложил, что его отряд, занимавший оборону у Игнатполя и выдерживавший по три атаки вражеских танков в день, очень умело используя при этом каменоломни, сам атаковал село Михайловку и взял его, чем помог нашей наступающей дивизии. Командир просил представить отличившихся партизан к наградам.

Негреева послал с двумя отрядами — взять деревню Соловьи, где гитлеровцы держались против нашей армии на мощно укрепленном рубеже. Первое донесение: заняли северную сторону деревни, но немцы сразу бросили в бой танки, поддержанные артиллерией. Вынуждены отойти. Это было 6 декабря. Седьмого снова наступали на Соловьи вместе с партизанами соседнего соединения — заняли и укрепляются. Хорошо. Это обеспечивало армейский фланг.

Кроме того, в интересах армий мы вели разведку, вскрывая самые тайные планы и действия врага.

Докладывая, командиры коротко спрашивали:

— Как вы?

— Лучше.