По знакомым дорогам

По этому адресу и здесь, возле Овруча, обитали в тылу врага не мы одни. Рядом с нами действовали большое соединение Александра Сабурова, отряды Владимира Яремы и Карасева (последний выполнял важную разведработу для командования Советской Армии). Вскоре после нашего прихода в этот район Карасев ушел со своим отрядом дальше на запад. Все отряды поддерживали связь между собой, а Сабуров установил связь с белорусскими партизанами, и можно смело сказать, что в тылу противника образовался партизанский фронт.

Мы получили радиограмму, наметившую маршрут нашего дальнейшего передвижения: Коростень, а за ним Западная Украина. Немцы откатывались. 18 ноября 13-я армия во взаимодействии с соединением Сабурова овладела Овручем. С сабуровцами в Овруче соединилась воздушно-десантная дивизия генерал-майора Румянцева, та самая, которую фашисты ждали и собирались уничтожить на реке Тетерев.

Мы начали движение, минуя село за селом, не давая врагу увозить награбленное и вскрывая его новые преступления. Так, в Селище фашисты не успели заровнять свежую могилу, в которую свалили шестьсот расстрелянных мужчин, женщин и детей. Дети были привязаны к груди матерей проволокой, чтобы на обоих хватило одной пули. На другой день над этой могилой жители Селища поставили памятник. Негреев позаботился, чтобы о зверской расправе фашистских захватчиков над жителями Овручского района Житомирской области был составлен протокол, который позже направили в Чрезвычайную Государственную Комиссию по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников <…>. Протокол составили в присутствии родственников. Среди родственников была, например, Оксана Селиверстовна Приходько, которая лишилась мужа и двух сыновей.

Через три дня мы расположились в Швабах, недалеко от Овруча, и к нам приехал Сабуров со своими помощниками. Встретили их как надо, партизанским обедом, который проходил без меня. Я лежал в соседней комнате и смотрел на всех сквозь распахнутые двери. Увы, болезнь свалила меня. Выпили по чарке за мое здоровье.

Как я уже не раз испытал на себе, болезнь всегда подбирается не вовремя. Я имею в виду, конечно, не этот дружеский обед, а общую ситуацию: началось движение! А мои суставы так распухли, что уже из Селища до Шваб я не мог доехать верхом, лег на повозку, и меня везли. Врачи перехватывали связных, не давали меня беспокоить, а перед встречей с Сабуровым сделали мне старинную операцию — пустили кровь, потому что не на шутку разыгралась гипертония.

Ну что ж, не в первый раз.

Глава двадцать шестая

Но мне становилось хуже.

Я старался держаться. Вспомнил прошлое, далекое… Как однажды мы ехали с Боженко и попали по дороге под такой сильный дождь, что батька предложил заночевать в селе Чернацкое. Утром дождь все лил, а батька ходил по хате, разминая свои колени и приговаривая:

— Вот бис його забери, цей дождь! Як вин иде, то у меня колени так болять, хоч кричи!

Я, грешным делом, подумал, что батька лукавит, не хочется ему покидать хаты, мокнуть, вот и ругает свои колени вместе с дождем. Я не понимал тогда, как это болят колени. А вот теперь и у меня тоже болят колени перед дождем, как в эти осенние дни… Осень на дворе, ноябрь кончается, желтеют и облетают листья. Неужели настала твоя осень, Миша?

Я ругал себя на чем свет стоит за откровенный вопрос, все настойчивее стучавший в висках. Иногда удавалось заглушать его деловой заботой, шуткой с друзьями, и надежда снова расправляла крылья. «Ну вот, — говорил я себе, издеваясь над своим малодушием, — раскис, как малое дитя! Будто не бывало похуже. Когда? Да хотя бы когда ранило первый раз, еще на той, империалистической…»

Меня сразу и ранило, и контузило. Очнулся ночью в черном поле, провел по ноге — липко и мокро, кровь. В ушах — звон. «Может, от тишины, — подумал я, — но больно уж оглушительно звенит». Позвал — ни звука в ответ. Никого. Ползти нужно, а куда, в какую сторону? Наши отступили, значит, на восток нужно, а где он?..

Вдруг донесся знакомый рокот. Издалека донесся, как из детства. Что это? Долго вспомнить не мог, чувствую слово, знаю, а сказать себе не могу. Колеса… Телега… Дорога там! А ползти — так уж к дороге, там — люди. И я пополз. Выбрался на дорогу. Часа два к ней полз, еще часа два на ней лежал, а никто больше не ехал. Дорога какая-то безлюдная, как и поле. Ну что ж, говорю, езжай по этой дороге сам. Езжай, то есть ползи…

Не знаю, сколько уж полз, ноги сильно набил, колени опухли, и руки стонут. Зато услышал, как впереди собака залаяла, значит, село!

Дополз до села и увидел огонек в хате. Испугался, что потухнет огонек, дотянул до хаты, на одних руках можно сказать — ладони пылали, точно обожженные. Долго, недели две, ни до чего потом дотронуться не мог, пока страх у них, у пальцев, не прошел и не отвалилась с них кровавая корка. Зато в хате оказался наш ротный фельдшер. Он перевязывал меня, все приговаривая, что меня надо бы куда-то отправить, но отправлять было не на чем. «Хочешь жить, ползи в тот лес, до батальонного околотка, оттуда отправят!»