По знакомым дорогам

Сколько бы я ни занимался делами, как бы серьезны они ни были, а все время подбиралась и точила мысль: расстаемся с Попудренко. Давно ли я собирался его корить за то, что нам не выложили сигнальных огней в ту туманную ночь и заставили самолет возвращаться обратно в Москву, а вот уже и расстаемся. Отчего так устроен человек, что лишь перед самым расставанием он в полной мере чувствует и понимает, как дорог ему тот, с кем он сегодня прощается? Этого не переделаешь, наверно, потому что по-настоящему не оценишь друга без разлуки — такова жизнь…

Николай Никитович позвал нас, всех командиров и комиссаров отрядов, к себе на ужин. Короткое слово сказал, как мы воевали в эти месяцы и какие дела нам предстоят. А потом выпили по чарке, как водится, за успех… Разговоры всё не ладились, от грусти, наверно, охватившей всех. Начали скрывать ее за шутками, загадками, анекдотами, мужики всегда от грусти, которая вдруг обнажится, убегают в шутки и смех. Маскируются.

Не помню уж, кто первый спросил: какой город у нас называется именем одного мужчины и ста женщин? Недолго мучились — Севастополь! А смеялись долго.

— А какой город стоит на сене? — спросил Попудренко.

Ну ясно было, что Сена, с большой буквы, это река, и на ней стоит Париж. Да, мы еще давным-давно, впервые услышав об этом, помнится, потешались, что столица Франции стоит на сене. Большой буквы ведь не различаешь на слух, и звучало это забавно, как, впрочем, и сейчас забавляло уставших партизан. Но уж очень просто. Делаем вид, что задумались, что ломаем голову. Опасались подвоха. И наконец сдались:

— Не знаем!

— Какой?

— Париж, — сказал он.

И так мы долго опять смеялись! Не ловил, оказывается, и всех этим поймал!

Оживленней становилось за столом. Рассказали, как Гитлер разговаривал со своим портретом: «Скажи, Адольф, что дальше будет?» И портрет ему отвечает: «Меня снимут, а тебя повесят».

Подняли еще по чарке — друг за друга, и тогда Попудренко попросил меня рассказать о себе. Я отбиваться начал:

— Зачем?

— Ты среди нас старший. Батька, можно сказать. Я все выбирал время, чтобы попросить — расскажи о чем-нибудь интересном, а вот уж и до разлуки — день-другой… Расскажи! Некогда откладывать.

— Обо всем не расскажешь.

— И не надо обо всем! Давай какой-нибудь случай — из прошлого, когда многих из нас еще и на свете не было…

Его начали поддерживать другие, я понял, что не отобьешься, пусть и говорить не хотелось, лучше бы еще посмеяться, рассеяться немного. Но тут вспомнился один, можно сказать, веселый случай, и я согласился:

— Слушайте, чтоб вам…

Первым к революционным делам из нашей семьи потянулся старший мой брат Степан. Он и плотничал, и столярничал, устроился работать на лесопильный завод в Узруевском лесу, отец глядел и радовался: вырос помощник! А брат Степан уже скопил злобу против богачей и — это было перед самым пятым годом, — поскольку других революционеров рядом еще не видали и не слыхали, связался с отрядом Савицкого, который действовал в Узруевском лесу. Кто он был по убеждениям, этот Савицкий, не могу сказать, не знаю, но бедных не трогал, а на богачей-живодеров нападал, как Робин Гуд.

Невдалеке от нашей слободки, в хуторе Фирсове, жила одна помещица, которая так боялась крестьянской расплаты за свои издевательства, что, не считаясь с расходами, держала у себя драгунов для охраны имения. Ну вот, как-то Савицкий возьми да и напиши ей письмо, что приедет в гости. Пусть, дескать, ждет и готовит драгоценности. Она, конечно, скорей об этом земскому начальнику и в город, исправнику. Те даже руки потерли: вот случай покончить с Савицким, изловить его!

Охрана прибыла на следующий день. Помещица радушно приняла командира, поставила на стол всякие угощения, сама уселась рядом. Только начали ужинать, командир делится с ней тревогой, что, по его сведениям, каждый час может появиться Савицкий и лучше ей свои драгоценности принести в эту комнату, а он поставит на часах солдат с винтовками и кинжалами. Так и сделали. После ужина командир еще говорит помещице: для успеха операции, чтобы не спугнуть Савицкого, драгунам следует снять посты вокруг усадьбы, спрятаться где-нибудь в помещении и ждать тихо, он скомандует, когда потребуется их помощь. И это исполнили. Командир выставил в местах, укрытых от взгляда, свой тайный дозор. Помещица его похвалила, какой он умный да хитрый, а он смеется: вы же еще не знаете, какой! «Ах, — говорит помещица, — появится Савицкий, узнаю, даст бог!» — «А он уже здесь, — отвечает командир, — позвольте представиться… Савицкий!»

Оказывается, это и был Савицкий. Опередив охрану, обещанную исправником, под ее видом он сам прибыл в имение помещицы со своими людьми. Драгунов они заперли в помещении, барыню привязали к стулу, а к ее ногам и рукам — по свертку, в которых, сказали, запакованы бомбы, взрывающиеся от крика. Едва помещица крикнет, так, мол, и взлетит на воздух…

Ну она и сидела тихо, пока драгуны не вырвались из заточения и не вынули из свертков на ее руках и ногах… морковь! Савицкий тем временем был уже далеко…