Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года

Исход битвы при Ватерлоо до сих пор остаётся загадкой. Да, и Веллингтон, и Блюхер – опытные полководцы. Но Наполеон-то – гений. Этого не оспаривают даже его яростные враги. Так что же случилось с ним в тот роковой день? Говорили, его мучили боли в животе. Говорили, он просто устал. Говорили, ангел-хранитель отвернулся от него. Говорили, виноват дождь. Говорили, измена Марии Луизы вызвала депрессию. В общем, чего только не говорили… Все единодушны в одном: он был в день сражения вял и сонлив, правда, временами его охватывали приступы бешеной энергии, и тогда все узнавали, наконец, такого знакомого императора. Вял и сонлив? Но ведь хорошо известно: перед самой битвой при Аустерлице он так глубоко заснул, что его с трудом разбудили. А в самый разгар сражения под Ваграмом, когда решалось всё, он велел расстелить на земле медвежью шкуру, лег на неё под градом пуль и глубоко заснул. Спал минут двадцать. Проснувшись, продолжал отдавать распоряжения, как будто бы не спал вовсе. Так что попытка объяснить поражение сонливостью едва ли состоятельна.

Несомненно, существуют причины вполне объективные: странное, многие считают – предательское – поведение маршала Груши, который ничего не сделал, чтобы задержать корпус фон Бюлова, решивший исход сражения. Бездарное командование Жерома Бонапарта. И уж наверняка – отсутствие разведки, которая должна была заметить маневры пруссаков, так ловко обошедших отряд Груши.

Эмиль Людвиг считает, что главная причина поражения Наполеона – возраст. Позволю себе не согласиться. Судите сами: Наполеону в день сражения при Ватерлоо сорок шесть лет, Веллингтону – столько же, а Блюхеру – семьдесят три!

Существует и ещё одна версия: и в дни побед, в дни, когда он достиг высшей власти, и в дни поражений он был ведом силами, над которыми сам был не властен. Приверженцев этой версии немало. Достаточно вспомнить Гёте: «Человек должен вернуться во прах!.. Но поскольку здесь, на земле, всё происходит естественным путём, то демоны всё время подставляют человеку ножку: так в конце концов погиб и Наполеон».

А может быть, он просто уже выполнил своё предназначение и должен был уйти?..

Между тем в Париже 18 июня внезапно загремели пушки перед Домом инвалидов. Горожане узнали этот голос: пятнадцать лет он извещал о победах Бонапарта. Значит, снова одержана победа! И уже на страницах «Moniteur» радостная весть: победа! Сражение выиграно, полное поражение армий Блюхера и Веллингтона! Восторженные толпы затопили бульвары. Те, кто ещё несколько дней назад не хотел идти умирать за Наполеона, восторженно кричат: «Vive l’Empereur!» Но… такое может присниться только в дурном сне: в тот самый час, когда французские пушки салютуют Наполеону, английские пушки при Ватерлоо уже разгромили его пехоту и гвардию. Ещё целый день Париж, не подозревающий правды, продолжает праздновать победу. И только 20-го в город начинают просачиваться страшные вести.

Растеряны все, даже те, кого никак нельзя заподозрить в симпатиях к Наполеону. Один Фуше действует. Как всегда, точно, с редкой прозорливостью и, как всегда, – подло. Он направляется в парламент, предостерегает депутатов: «Он вернется рассвирепевшим и немедленно потребует диктатуры. Наш долг этого не допустить». К вечеру парламент и совет министров уже готовы противостоять императору. Наполеон потерял последнюю возможность снова захватить власть. А он даже ещё не добрался до Парижа…

О решении парламента потребовать его отречения император узнаёт сразу, как только перед ним открываются двери Елисейского дворца. «Мне следовало разогнать их перед моим отъездом, – кричит он в бешенстве, – теперь уже поздно».

Наверное, ему следовало бы сделать ещё одно: пройти несколько сотен шагов, отделяющих дворец от зала заседаний парламента, и там, используя свой дар убеждать (многие называли этот дар сверхчеловеческим), попытаться навязать депутатам свою волю. Может быть, это удалось бы. Во всяком случае, тот Наполеон, которого знал мир, не упустил бы такого шанса. Но его будто подменили. Его, такого решительного, такого энергичного, так верившего в неотразимое обаяние одного своего имени, сковала странная нерешительность – своего рода духовный паралич. Он не хочет никуда идти, не хочет никого уговаривать, даже видеть не хочет всех этих людей. И снова, как когда-то, посылает в парламент своего брата Люсьена.