Но до этого ещё далеко. А тогда, не поминая обид, император просит Констана написать конституцию Франции.
Констан, испытанный временем борец против тирании, очарован. Он готов выполнить поручение Наполеона. Французы получат конституцию. Демократическую.
Помощникам Наполеон объясняет своё неожиданное для них поведение: «Я вернулся как из Египта: потому что моей родине плохо… И не хочу больше войн… Нам надлежит забыть, что мы господствовали над миром… Тогда я хотел создать Соединённые Штаты Европы и ради этого откладывал некоторые реформы внутри страны, долженствовавшие обеспечить свободу её гражданам. Теперь я хочу только укрепления и спокойствия Франции, защиты собственности, свободного мыслеизъявления, ибо правители – первые слуги государства». Слушатели одобрительно кивают (как всегда). На самом деле – недоумевают: это так не похоже на Наполеона! Ему не верят: не может человек так измениться. Значит – прикидывается. Значит – жди беды. А он вполне искренен. Просто он не может не признать: наступила новая эпоха. Сообразуясь с нею, и следует себя вести. Но попробуй убеди в этом бывших врагов. Они уверены, что, окрепнув, он снова начнёт завоёвывать потерянные Францией земли. Значит, нужно его опередить. К тому же все они, короли, герцоги, владетельные князья, претерпели от него столько унижений… Так что их решение покончить с ним во что бы то ни стало продиктовано не только государственными интересами, но и личными. А это порой важнее.
Единственным человеком, с которым Наполеон всё же, вероятно, смог бы найти общий язык, – это Александр. Но не только встретиться с ним, но даже передать письмо – невозможно. Талейран и Меттерних прекрасно помнят, что именно русский император, вопреки их настояниям, добился, чтобы поверженного врага не сослали на дальние недоступные острова, а сделали императором Эльбы. Так что и теперь от этого непредсказуемого русского можно ждать любых неожиданностей. И они окружают Александра плотной сетью шпионов, которые должны теперь не столько докладывать о любовных экзерсисах российского самодержца, но – и это главное – не допустить никаких его контактов с Наполеоном.
А сами при любом удобном случае «искренне» сочувствуют русскому царю: мол, этот страшный человек, которого вы спасли от возмездия, пренебрёг вашим великодушием, надругался над вашим доверием. А Александр, как известно, мнителен…
Слух о том, что союзники хотят уничтожить только Наполеона, не причиняя вреда Франции, распространяется по стране. Народ начинает роптать: двадцать лет мы воевали, надеясь на мир. Теперь он наступил. И что же, снова по воле Бонапарта проливать кровь? Жертвовать ему своих сыновей?
На его призыв вместо ожидаемых двухсот пятидесяти тысяч откликается всего шестьдесят тысяч человек… Той власти, которую путешествие с Эльбы среди ликующих толп сулило ему, он не получил. Дело в том, что Людовик XVIII отменил всеобщую воинскую повинность. Это было единственное его достижение. Но – жизненно важное. Народ воспринял его с облегчением, и теперь было очевидно: восстановления воинской повинности французы не потерпят. Императору оставалось полагаться на регулярную армию и волонтеров.
Жестокая ирония судьбы: теперь, когда он готов дать народу Франции мир и свободу, ему навязывают войну. Настойчиво, как никогда. Вообще-то такое случается не впервые. Именно война, навязанная республиканской Франции первой коалицией европейских государств (Англия, Австрия, Россия), и сделала из него полководца. Если бы ему не с кем было воевать, его талант остался бы неведомым миру.
Потом случалось всякое: иногда его вынуждали взяться за оружие, чаще он сам был инициатором войн. Покой был чужд великому воину. Он и сам признавался: «Я не могу не воевать!» В этом признании, очевидно, присутствует оттенок самооправдания. Будто он говорит о какой-то мании или болезни, совладать с которой не в силах. Владевшая им идея безграничного, всемирного господства была слишком заманчива, а вера в собственные силы – слишком опьяняюща.
Теперь он воевать не хочет, но вынужден защищаться: знает, союзники вновь собирают силы и поклялись сражаться, пока не уничтожат его, нового, миролюбивого Наполеона.
На острове Святой Елены он объяснит мотивы своего последнего военного выступления: «Истинный монарх, когда его вынуждают к ней [40] , должен, отнюдь не медля, первым обнажить шпагу, быстро и энергично осуществить вторжение, иначе все преимущества будут у нападающей стороны».
Он вычислил, что союзники будут готовы атаковать его не раньше середины июля. Основная часть лучших английских войск ещё в Америке, русские армии – в Польше; Австрии мешает сложное положение в Италии, где сводный брат Наполеона Иоахим Мюрат, король неаполитанский, может организовать диверсию – отвлечь австрийцев на себя. Что Мюрат и сделал, но, как это уже не раз с ним бывало, – перестарался: 31 марта он опубликовал манифест, призывающий всех итальянцев подняться на борьбу за единство и свободу своей страны, а себя самоуверенно провозгласил королём всей Италии.