Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года

Впервые книга вышла в свет спустя два года после смерти императора. Сказать, что она имела успех, – значит не сказать ничего. Она ошеломила. У одних перевернула представление о мире. У других вызвала такой приступ тоски о былом величии Франции, что жизнь показалась тусклой и бессмысленной. Многие утверждали: это – результат усталости общества от бесконечных войн. Может быть. Но книга Лас-Каза открыла людям, погружённым в отрешённое безразличие, что у них отняли надежду. Для человека мыслящего это означает крах. Последовала череда самоубийств, вроде бы немотивированных. Но отсутствовали только привычные мотивы: несчастная любовь, разорение. Подлинные мотивы были куда глубже (правда, в наш меркантильный век не всякому дано их понять): жизнь потеряла ту притягательную силу, те необъятные возможности, которые были во времена Наполеона. Так кому она нужна, такая жизнь?..

Книгу Лас-Каза неоднократно переиздавали и переиздают до сих пор. Генрих Гейне ещё в 1826 году назвал «Мемориал» одним из «евангелий» Наполеона (другие, по его мнению, – воспоминания врачей покойного императора О’Миры и Антоммарки). Когда будут опубликованы книги Бертрана, Монтолона, Гурго, преданные приверженцы Наполеона включат и их в число «евангелий» своего кумира. А через сто тридцать лет после его смерти выйдет ещё одна книга, которая не только займёт законное место в «Библии» императора французов, но и решительно изменит взгляд на причину смерти Наполеона, более того, поможет почти наверняка назвать имя убийцы. Это книга преданного слуги Наполеона Луи Жозефа Нарцисса Маршана «Наполеон. Годы изгнания». Но о ней я расскажу чуть дальше.

А в начале 20-х годов XIX века кто мог представить, что негодование, которое в начале эпохи Реставрации вызывало одно лишь упоминание о Наполеоне, сменится едва ли не обожествлением его имени? Если кто-то и мог, то лишь один человек: он сам. Неслучайно он говорил: «Мое будущее наступит тогда, когда меня не будет. Клевета может вредить мне только при жизни». Наверное, он и правда был способен провидеть будущее.

Его одинокая смерть на скалистом острове посреди безбрежного океана произвела на людей, имеющих сердце, впечатление ошеломляющее. Она пробудила воспоминания, как ни странно, не о миллионах убитых и искалеченных в сражениях, которые он вёл; не о тяготах рекрутских наборов, не о военных поражениях и неподъёмных налогах, а о блеске былых побед и величии Первой империи. Люди (не только французы) благословляли память завоевателя. Они как-то разом увидели, поняли: деспотия королей хуже самовластия Бонапарта, ведь они – заурядны, а он – гений.

Пройдёт ещё три четверти века, и юная московская барышня, которой вроде бы не за что любить Наполеона, из-за него ведь сгорел её родной город, напишет:

Длинные кудри склонила к земле,

Словно вдова молчаливо.

Вспомнилось – там, на гранитной скале,

Тоже плакучая ива.

Бедная ива казалась сестрой

Царскому пленнику в клетке,

И улыбался пленённый герой,

Гладя пушистые ветки.

День Аустерлица – обман, волшебство,

Легкая пена прилива…

«Помните, там, на могиле

Его Тоже плакучая ива.

С раннего детства я – сплю и не сплю —

Вижу гранитные глыбы».

«Любите? Знаете?» – «Знаю! Люблю!»

«С Ним в заточенье пошли бы?»

«За Императора – сердце и кровь,

Все – за святые знамена!»

Так началась роковая любовь

Именем Наполеона.

Имя автора – Марина Цветаева…

На острове Святой Елены он говорил (его предвидение дословно записали и Лас-Каз и О’Мира): «Через двадцать лет, когда я уже умру и буду лежать в могиле, вы увидите во Франции новую революцию».

Как и в большинстве своих предвидений, он оказался прав: две революции ждали его страну в ближайшие годы. Во время первой из них Анри Бейль, участник наполеоновских войн, в том числе и похода в Россию, живший в 1830 году на улице Ришелье в Париже, записывал свои впечатления от увиденного и услышанного на полях потрепанной книги. Это был «Мемориал Святой Елены» Лас-Каза, с которым писатель никогда не расставался. Его он сделал и любимой книгой Жюльена Сореля [44] .

А вот Пьер-Жан Беранже, в отличие от Стендаля, в разное время по-разному относился к императору, но в дни июльской революции он прямо говорит о Наполеоне не только как о пророке, но и как о предтече и некоем символе новой революции.