Победитель остается один

И он отсалютовал мне своим кубком. А после они с Орестом, вмиг позабыв про нас, вернулись к беседе. Кирос, чуть помедлив, раскрыл ладонь и осторожно положил ее на обнаженное плечо Ореста. Тот судорожно вздохнул, и его взгляд снова стал опьяненным. Возможно, херувимчик и правда умел дарить покой. Хорошо, что было что-то помимо вина, что могло утешить Ореста.

– Все-таки его можно коснуться? – пробормотал Деймос, стараясь не смотреть в сторону парней. Полноценную магию мы получали лишь в день начала Игры, но, полагаю, что-то такое было в нашей крови от родителей-богов. Видеть проявление нашей сущности было почти интимным.

– Возможно, лишь избранным, – неловко пробормотал я, и вино во мне заставило ляпнуть наитупейшую шутку: – А что, тоже хочешь?

– Прости, – хмыкнув, пробормотал Деймос. – Но они оба не в моем вкусе.

Мы рассмеялись, возможно, немного громче обычного. Все что угодно, лишь бы не думать о недавнем разговоре и о том, что нас ждет через несколько часов. По крайней мере, таковы были мои мотивы. Почему Деймос пил слишком много и смеялся слишком громко, я сказать не мог. Но подарить друг другу немного утешения мы могли. Спустя еще два кубка вина Деймос внезапно наклонился слишком близко ко мне. Я попытался оттолкнуть его.

– Нет, извини, но и ты не в моем вкусе, – невнятно пошутил я.

– Ты должен обещать, – внезапно серьезно сказал он, обхватив меня за шею. – Обещать мне быструю смерть, когда придет время.

– Прекрати, – я все же оттолкнул его. – Может, это я должен просить тебя.

– Нет, малыш Пирр, – он уткнулся своим лбом в мой, совершенно пьяный. – Ты прикончишь нас всех.

Он жутко засмеялся, как никогда походя на себя самого. И я опрокинул в себя еще один кубок. Но это не помогло забыть ни того, что было сказано этой ночью, ни того, что случилось, когда мы причалили в Столице.

Я только был рад, что ты не видишь меня и никогда не узнаешь обо всем, что тут творилось под началом Верховного Жреца.

* * *

– Где? Ты? Был? – выкрикнула ты яростно, не страшась быть услышанной, стоило мне войти в свою комнату в конце следующего дня.

Мы вернулись на остров перед рассветом, и с утра до самого вечера я выполнял свои обязанности, не имея возможности увидеть тебя и объясниться. Я боялся, что ты больше никогда не придешь в мою комнату. Но ты была здесь.

Облегчение, помноженное на вину, затопило меня. И я смотрел на тебя, стоя посреди комнаты. Я забыл, какой красивой ты можешь быть. Особенно в гневе – все-таки сердилась ты не слишком часто.

– В Столице, – выдавил я из себя очевидное.

– Почему именно сейчас? – спросила ты, хотя теперь мы оба знали ответ на этот вопрос.

– Обменял себя на тебя, – просто сказал я.

– Почему? – с мукой спросила ты. – Почему ты решаешь все, что важно и касается нас двоих, без меня?

– Я хочу тебя защитить, – пролепетал я, оправдываясь. Ты устало опустилась на кровать.

– Как это было? – спросила ты, и я дернулся, будто меня ударили. В твоем голосе слышалось поражение, и именно так себя чувствовал и я. Потерпевшим поражение.

– У меня нет сил говорить об этом, – попросил я, приблизившись и опускаясь на пол. Все, чего я хотел, – уткнуться лицом в твои колени. Найти успокоение и немного утешения.

– Были времена, – тихо ответила ты, осторожно погладив мои волосы, когда я наконец приткнулся к тебе, – когда мы могли говорить о чем угодно.

– Ты знаешь судьбу; знаешь, что нас ждет, – пробормотал я, но ткань твоих одежд приглушила мой голос, и я добавил громче: – Дальше легче не будет.

– Я знаю… – ответила ты. Но, несмотря на согласие, в голосе твоем я услышал внутреннюю силу и протест.

Так мы и сидели всю ночь. Ты гладила меня по волосам, даря слабое утешение, а я пытался забыть. Но это было невозможно. Рок неотвратимой тенью преследовал нас, и от него никуда не скрыться.

7

1199 год от возведения Первого Колизея

Как я ни старался быть прежним, все погрузилось в туман. Жрец больше не брал меня с собой в Столицу, и я с безразличием понял, что тот единственный раз был наказанием, демонстрацией его силы и власти, напоминанием, что это может повториться в любой момент. Он знал, что это разрушит меня. И надломит нас.

Ты перестала быть игривой и относилась ко мне как к раненому животному, соблюдая дистанцию. Я был одновременно благодарен, но и чувствовал себя виноватым. Своим упрямством я омрачил нашу любовь. Иногда я размышлял, действительно ли ты была не готова разделить со мной этот опыт. Или же был не готов я?

События в Столице показали, что скорее второе. Я чувствовал себя раздавленным и испачканным. Ты дарила мне все свое дружеское участие, проявляя природную деликатность. Все эти годы твоего взросления я молился, чтобы ты была терпелива, и вот ты такой стала. Но теперь все казалось невыносимым.