Победитель турок

— Притча моя о том, что зараза и парша завелись во всем великом стаде христианском. Но занесли ее как раз те, кто больше всех в грудь себя бьет да кричит о своей непогрешимости. Церковь к гибели идет, ибо слуги ее греху предались, извратив заповеди господа. Чтобы собственному благополучию способствовать. Что скажешь ты о таких пастырях, кои стадо свое не туда пасти гонят, куда бог наказывал, а туда, где земные радости да похотливый блуд находят?

— Брат Балаж, — отозвался Якоб, заговорив на сейраз прямо, не прибегая к уклончивому языку притч. — Не знаю, ведомо ли тебе, что тому назад два года я уже был в этих краях, но в ту пору печский епископ, господин Михал Сечи, повелел приспешникам своим изгнать меня, и только по приказу его святейшества папы Евгения Четвертого и короля Альбрехта я вернулся обратно.

— По слухам лишь знаю.

— Тогда, может, и про то слухи до тебя дошли, за что я был изгнан. И слова, и проповеди, и деяния мои направлены были против священнослужителей, согрешивших против веры. Ты, брат Балаж, в ту пору еще в Праге жил, не видал великого множества богомерзостей. Находились здесь священники, что за деньги покупали себе приходы одной лишь корысти ради, в мирской одежде ходили, жизнь проводили в развлечениях, танцах да охоте, публично с дурными женщинами сходились, и даже ростовщики да скупщики краденого среди них встречались. Я, как находил такого, тотчас изгонял и словом и даже бичом…

— А все еще много богомерзостей вокруг нас творится в делах веры…

— Утверждать не стану, будто нет того. А рассказал тебе это, чтобы понял ты: никогда я глаз не закрывал на грехи да разврат. Истреблял усердно паршу и заразу, о коих ты говорил. И впредь истреблять буду, ежели господь дарует мне силу и талант к вере моей, ибо сильно приумножились грехи в нас на погибель и посрамление веры христианской…

Пока он говорил, речь его все больше накалялась, в глазах разгорался фанатичный огонь, весь он как-то изменился, на глазах Балажа усталый кроткий монах превратился в непреклонного судью и инквизитора. Теперь Балаж уже узнавал в нем грозного Якоба…

— Да ведь ты виклифит, отец Якоб! Или гусит, — сказал он и принужденно засмеялся.

Якоб не смеялся. Он не понял или не захотел попять шутки и серьезно ответил:

— Я не виклифит и не гусит. Не еретик я, а инквизитор по отчей воле его святейшества папы и на благо господа нашего…

— Но ведь и гуситы выступают против священнослужителей, заблудших в разврате и погоне за земными благами, и они хотят веры исправления…

— Гибели церкви они хотят. Хуже они, вреднее, нежели священники, дурную жизнь ведущие, ибо те лишь в собственной своей жизни скверны, эти же еретические учения провозглашают. Дурные семена сеют. А как воспрепятствовать сорной травы размножению, ежели не бросать в огонь и зародыши, и ростки ее, где только ни повстречаешь… Поразмысли-ка, брат Балаж! Дела и учения веры не могут стать ложными от того, что слуги веры ложно живут. Но они станут ложными, если кто-то попытается искажать учение и посягнет на догмы. Как это и делают еретики. А как же они это делают? Вместо того чтобы нелепые мысли свои осуждению ученых умов подвергнуть, они совращают ими невежественный люд.

— Отец Якоб, предмет веры безначален и предвечен. О том, истинны они или нет, не может судить никакой земной ученый ум, а только сам господь бог… Что в заповедях господа записано, то и есть истина, а чего там нет, то и ложь, на гибель обреченная. Только слово господа судить может, а оно есть Священное писание.

— Дела веры, брат Балаж? Дела веры действительно безначальны и предвечны, — но не люди. Разум человека, его сознание изменчивы и потому в разное время иные слова говорить надобно, чтобы человек одну и ту же сущность понять мог. Истинность слов тем определяется, что понимают внимающие им и что вершат, осознав их. А что совершают люди, зараженные ересью гуситской? Цветущий сад единой истинной церкви опустошают, повиноваться отказываются, против господ своих восстают: поджигают, убивают, грабят скот их, отнимают и присваивают чужое добро. Хотят, чтобы запылал мир огромным кровавым пламенем, церковь и страну сокрушить хотят. И как раз ныне, когда язычники-турки к нашествию готовятся. Ты ведь слышал, что случилось в Эрдейском воеводстве? Слыхал о бунте Антала Надя? А они повсеместно к этому стремятся.

У Балажа закружилась голова от слов Якоба, — казалось, то заговорила одна половина его мятущейся в сомнениях души, но вспомнил тут Балаж крепостную старуху, море нужды, увиденной им здесь, припомнил все, что накопилось в другой половине души его за последние годы, и заговорил об этом.

— Отец Якоб! Крепостные и прочий бедный люд сиры и убоги. Все живут за их счет, все у них берут, что само по себе не грех, — но ведь сверх меры берут, ничего им почти не оставляя! И нет беднякам мира и покоя, покуда остается у них хоть корзина пшеницы да пара голов скота! Поразишься ли ты, ежели взбунтуются они и разорят страну? Церкви следует о том позаботиться, дабы не вынуждать их к этому!