Побег

Я смотрю на отца, который отвечает мне тем же. Паника растет, я бросаю взгляд на Грейс, чье лицо окаменело, хотя глаза выдают сомнение. Напряжение в комнате можно пощупать, и я сомневаюсь, дышит ли тут вообще кто-нибудь, кроме отца.

– Хочешь, чтобы я убила его? Безоружного? Невиновного?

Впервые мой голос обнаруживает отвращение к отцовским приказам, и на его лице моментально вспыхивает недовольство.

– Да.

Комната начинает кружиться, и я закрываю глаза, пытаясь не упасть. Вот оно, то мгновение, к которому меня вели всю мою жизнь. Настало время сдать отцовский экзамен и занять место рядом с ним – выхода нет, выбора тоже. Либо это, либо смерть.

И я с полной ясностью осознаю, что не смогу этого сделать, не стану. Моя рука опущена, пистолет смотрит в пол. Я отказываюсь стать отцовским чудовищем.

Когда наши взгляды встречаются, его изумление очевидно.

– Убей!

Я мотаю головой, и хотя понимаю, что мой мятеж означает, это противостояние в итоге кажется облегчением.

– Нет.

Отец делает шаг, оказывается прямо передо мной и одним ударом кулака отбрасывает меня назад с такой быстротой, что я валюсь на пол, а пистолет выпадает из руки. Возвышаясь надо мной, он снова орет, приказывая стать палачом, угрожая мучениями, пока я не подчинюсь, и осыпает градом ударов. Зная, что так и будет, я все равно только сжимаюсь, а боль не становится менее реальной. Я только и могу, что сносить побои, прикрывая из последних сил лицо руками, не зная, сколько это будет продолжаться, и подозревая, что всегда.

Воздух раскалывает выстрел. Отец замирает, а все присутствующие следят, как тело пленника заваливается на пол, а Бронн стоит над ним со все еще дымящимся пистолетом. Комната застыла в шоке, Бронн встречает мой потрясенный взгляд. Видя в его глазах предупреждение, я делаю то, что должна была сделать давным-давно. Бегу.

8

Я бросаюсь обратно к лесу. Несмотря на побои, мозг работает на удивление четко, сознавая, что от него сейчас зависит мое спасение. Хотя ночь накатывает быстрой волной, я ныряю за деревья и ищу дорогу, которой мы шли с Грейс. Ветки тянутся ко мне, норовя хлестнуть по лицу, однако я не обращаю на них внимания. Настоящая опасность – там, позади.

Когда стволы начинают редеть, я слышу успокаивающий плеск прибоя. Земля освещена только звездами. Из дикой путаницы моих волос торчат прутья и листья, а лицо основательно поцарапано.

Не обращая внимания на хриплое дыхание и не покидающую меня панику, я мчусь туда, где Грейс спрятала шлюпку, торопливо тащу ее по берегу и сталкиваю в воду. Забираюсь внутрь, пытаюсь побороть дрожь в ногах и начинаю грести.

Меня всю трясет, понятия не имею, от холода или страха. Вероятно, и от того и от другого. Потому что теперь путь назад отрезан.

Я бросила вызов отцу. Перед всеми его людьми. На своем Посвящении.

Он этого не забудет, не простит. А Бронн? О чем он думал, когда стрелял в пленника? Отец ему припомнит. Что он сделает? Как заставит Бронна страдать? Зачем, после всего, что было, Бронн вздумал пойти ва-банк и помочь мне? Или так было заранее задумано: если я не справлюсь, Бронн довершит начатое, чтобы показать мою слабость? Неужели Бронн был частью заговора?

Каждую секунду пульсация в скуле напоминает мне об отцовских кулаках, глаз уже заплыл, и я жалею, что не прихватила с собой второго бальзама. Вместо этого я одна, при мне два кинжала и компас Грейс, качаюсь на пугающих меня океанских волнах и теряюсь в догадках по поводу того, достаточно ли у меня форы. Если Грейс расскажет им, где мы с ней высадились на сушу, они могут выбежать на берег и засечь меня в любую минуту. Но даже если она смолчит, «Дева» очень скоро меня нагонит, если только раньше я не найду подходящее укрытие.

Налегаю на весла. Каждый взмах отдается приступом боли, однако времени на страдания нет. Мой единственный шанс – оплыть остров, оставив стоящую на якоре «Деву» как можно дальше. Я могу оставаться в опасной близости от берега, и, если луна не выйдет из-за туч, мне удастся ускользнуть незамеченной. Переживу ночь, а тогда и побеспокоюсь о завтрашнем дне. И хотя все мои мысли должно занимать выживание, я не могу отделаться от размышлений насчет Посвящения. Его простота сбивает меня с толку. Оно должно было стать чередой испытаний. Я потратила годы на подготовку, чтобы показать свое мастерство в бою, знание истории и прочих наук, доказать, что могу быть полезным членом команды. Если же отец просто хотел, чтобы я совершила хладнокровное убийство, к чему все эти приготовления?

О! В том-то все и дело!

Все Посвящения индивидуальны, а убийство – это как раз то, от чего я постоянно отлынивала, то единственное, способность к чему я должна была доказать. Когда речь заходила о лишении жизни, у меня обнаруживалось отсутствие опыта. Нет, скажу больше. Обнаруживалось мое нежелание. А быть убийцей, не убивая, нельзя.

Отныне это не имеет значения.