Побег

В разговоре наступила пауза, и Олег про себя взмолился: автор, автор! Дай мне сегодня же поговорить с Ольгой! Или устрой мне этот разговор, да опиши его с прямотой, с заботой о своей героине, — или уж дай мне какой-нибудь люфт, зазор свободы, и я сам этим займусь.

Геннадий продолжал уже спокойнее.

— Я когда приехал, целый год на женщин смотрел только издали. Борунского не знал, с английским у меня плоховато. А потом меня приметила одна борунка. Оказалась работником почты. Пригрела, приласкала. С ней у нас все было очень мило и продолжалось десять лет. Замуж она не хотела, здесь это не очень принято, да я и сам не очень настаивал. Жили мы в своих квартирках, у меня поменьше, у нее побольше, встречались раза два в неделю то на ее, то на моей территории. Дарили друг другу подарки, ходили в кино. Я дописал первую часть романа, начал вторую. И вдруг встретил Ольгу! На Центральной улице, у гостиницы «Шератон», она как раз выходила после дежурства. Я как заколдованный пошел за ней. Все оглядывались на меня, а ей было только смешно. Через сто метров она остановилась. Подошла ко мне, смотрит вопросительно в глаза и молчит. Я, запинаясь, спросил ее на ломаном борунском (от акцента никак не избавлюсь), любит ли она литературу. Люблю, говорит. Мне Тургенев очень нравится. Сердце мое застучало. «Мне тоже!» — вырвалось у меня. Ну разве это не судьба? Год ухаживал за нею, по ресторанчикам водил, рассказывал смешные истории, но ни к одному поцелую допущен не был. Она много говорила про своего Сережу, Яночку и почти ничего про себя. Я понял, что лишний в ее мире, и отстранился.

— Геннадий, — осторожно спросил Олег, понимая, что тому тяжело, и пытаясь сменить тему разговора. — А где можно купить ваши книги?

Геннадий, через силу улыбнувшись, сказал:

— Это непросто. Во-первых, я пишу под псевдонимом.

— А под каким? — заволновался Олег.

— Это пока неизвестно. Потому что, честно говоря, у меня еще ничего не опубликовано. Здесь, как вы понимаете, книги на русском языке не издаются. Я даже в ваш университет ходил, но мне не пошли навстречу, отфутболили. Говорят, принесите что-нибудь научное, тогда посмотрим. В России оно бы можно, там напечатать сейчас все можно, — даже страх берет. Но мне хотелось бы лично передать рукопись издателю, заглянуть, так сказать, ему в глаза... Поэтому, кстати, и к вам хочу обратиться с просьбой. Я сегодня в студенты кафедры славистики записался, — в Борунии, знаете, это запросто. Никакого конкурса... Так вот. Возьмите меня в Петербург! Вы ведь руководитель группы? А я туда рукопись отвезу.

Олег растерялся. События происходили прямо на глазах.

— Почему же нет? Запись, по-моему, еще не закончена.

7

Дома он застал Ольгу в слезах.

— Массимо арестован. Это я виновата!

— С чего ты взяла? Ты что, его выдала?

— Понимаешь, он вчера подарил мне колечко, — плакала она дальше, не отвечая на такие глупости, — и бриллиантик-то маленький, но милое. Это был его первый подарок мне, а то все рестораны, рестораны... И ведь догадывалась я, что ворованное, слыхала про «Юханссон и Смит». Сам-то он в эти дела меня не посвящает... И не потому что дурой считает, как вы все любите, а из жалости.

— Оля! Оля! — пытался вставить Олег. — Разве я считал тебя дурой когда-нибудь?

Но услышан, конечно, не был.

— Не утерпела, с колечком на работу пошла. Массимо ведь не предупреждал, чтобы я его не носила. А за нами следили. Причем, похоже, что Интерпол, потому что среди борунцев был один почему-то русский. Только я спустилась в вестибюль, борунец бриллиантик заметил и сразу с каталогом подскочил, чтобы фотографию колечка мне показать. Оказывается, дорогое оно страшно, потому что этот бриллиантик оказался с редким розовым отливом. Привели Массимо, а он улыбается. «Потерял я из-за тебя голову, Ольга... — говорит. — Теперь расставаться придется!» Повели его, а русский идет рядом со мною и злобно шепчет: «Ты почему все время сюжет нарушаешь? Тебе с Геннадием жить полагается! Он тебе пять раз предложение делал, страдает, как Онегин! Вон и сейчас за фикусом сидит, сам не свой! Массимо мы у тебя заберем, а ты давай-ка потихоньку к Геннадию прибивайся». И точно, Гена этот, якобы разнесчастный, сидел тут же в кресле и наблюдал, как Массимо уводили в тюрьму. «Злорадствуешь? — закричала я, отстав от русского интерпольца. — Какой ты, оказывается, душный!» И пошла на автобус. Меня не тронули.

Она вдруг встревожилась.

— Но я ничего не понимаю: какой там еще сюжет? Кому я мешаю?

— Я же тебе объяснял, — устало сказал Олег. — Мы все тут у автора под колпаком. До сих пор он вел себя спокойно. Потихоньку наблюдал за нами и часто даже верно описывал наше самочувствие. Были, конечно, и неприятности. Иногда не давал сказать, что нам хотелось. С близкими разлучил. Но теперь он переходит всякие границы! Интерпол напускает, одергивает напрямую! Ведет себя как старая мамаша! Требует любить, кого не хочется... Графоманов всяких.