Побег

Но это еще не все. Олег ближе придвинулся к иллюминатору. И это зябкое небо, наливающееся синей чернотой вверху, этот нескончаемый слой облаков под самолетом — все это удивительные плоды воображения автора.

Облака казались очень хороши. Как утверждает наука, облака созданы из однородной массы, которая является водяным паром. Олег относился к науке с огромным уважением, но в отношении облаков с нею втайне не соглашался. Кроме водяного пара, для создания облаков, полагал он, используется некоторая организующая субстанция, какой-нибудь неоткрытый еще «красотон», который облагораживает бессмысленно испарившуюся воду. После того как в небесах пар соединится с этой субстанцией, возникают изысканные формы, на которые можно смотреть не отрываясь.

Устали глаза от разостланной автором ярко-белой равнины. Прикрыв глаза, занывшие от облачной белизны, Олег стал задремывать, присоединившись к остальным участникам экспедиции.

Впрочем, он еще один раз встрепенулся, ощутив на сердце какую-то тревогу. «Тот ли еще Петербург покажет нам автор?» — подумалось ему. И тут сладкая сонная сила пригнула наконец его упрямую голову к спинке кресла.

14

В Петербурге их ожидали тепло и комфорт. Автор вновь был щедр и приятен, как в первые борунские дни. Партнером борунского университета оказался богатый Петербургский энергетический университет. Устроилось так, что Энергетическому университету было заплачено наличной валютой, и петербуржцы на радостях предоставили лучшее, что имели. Для специальных случаев у них существовала особая гостиница квартирного типа.

Размещением занималась милая дама Светлана Ивановна. Олегу как преподавателю и руководителю она отвела превосходную двухкомнатную квартиру. Окна выходили во двор, в котором автор заботливо расставил несколько высоких сорокалетних тополей.

Поэт Саша должен был оставаться в Петербурге до вечера следующего дня, потому что самолета в Нижний Новгород в этот день не было. Олег предложил Саше переночевать у него, но Геннадий объявил, что приглашает поэта в свою комнату, как художник художника. Энергетики тут же предоставили раскладушку. Конечно, за небольшую плату. Впрочем, Алиса дала Саше конвертик с деньгами на первое время, так что Александр Сергеевич чувствовал себя непривычно богатым. Саша немедленно засобирался спать, привыкнув в Борунии к полезному дневному сну.

Поэт проснулся, когда уже стемнело.

Прочитав эту строчку, Олег сердцем ощутил волнующий холодок. Вот оно. Опять у него есть зазор свободы! Можно пуститься в небольшой разгул до тех пор, пока не проснется поэт.

Хмель от приезда начал кружить Олегу голову. Олег любил Питер и считал его для себя родным, хотя всего лишь учился здесь на химфаке. На самом деле родился и жил он в Зауральске, который тоже любил, несмотря на не сходящий с улиц туман от развитой металлургии. Но у нас каждый, кто хоть раз побывал в Петербурге, начинает считать себя отчасти петербуржцем.

Дождавшись, пока все разойдутся по квартирам, Олег поехал к Исаакиевскому собору. У него было в городе три или четыре любимых места. Ничем особенным с исторической или эстетической точки зрения они не выделялись. Одно из них было как раз здесь, на набережной Мойки, у начала Вознесенского проспекта, возле самого широкого в Питере моста.

Мутная вода текла лениво, не давая окончательно решить, течет ли она вообще. Однако пытливый ум, — а петербуржцы всегда славились умом, правда скорее романтическим, чем практическим, — мог догадаться, что она все же течет. А если уму дать еще немного поработать, то он легко определял, в каком направлении движется прославленная речка. Длинные водоросли, росшие вдоль правого и левого берегов, в безысходной тоске простирались в направлении от Вознесенского к Гороховой. Именно туда влекли их давно сильно подержанные воды, запрещенные к использованию еще в конце девятнадцатого века.

Вот над этой рекой любил стоять в студенческую пору Олег, глядя на вечнозолотой купол Исаакия и его могучую колоннаду. Здесь воссылал он мольбы перед экзаменами, здесь целовался (и романы, таким образом начатые, были самыми удачными и светлыми), здесь избывал свои молодые огорчения, мысленно выкладывая их скромной реке.

Олег пытался понять, что так сильно разволновало его сейчас. Почему он, не смущаясь, бормочет: «Моечка моя славная, как я рад, что ты все такая же простая и симпатичная!» Может быть, потому, что все это: и Мойка, и Исаакий, и неверное солнце, трижды спрятавшееся за облака в последние десять минут, — все это существовало и одновременно не существовало. Он с удовольствием ощущал теплую гранитную тумбу под рукою и легко поддавался этой жизни, этой реальности, полагаясь (может быть, напрасно) на то, что книга — всегда источник истины. По этой же причине Олег продолжал считать, что автор является философом и мудрецом, — другое дело, что уважать надо своих персонажей поболее.