Побег в леса. История мальчика, который выжил

На юге, далеко на юге сом назывался «рыба-кот». Там они были огромные: по пятьдесят-шестьдесят фунтов. Но здесь, хотя и звались не «сомики», а «сомы», они были меньше. Даже крупные экземпляры редко достигали двух фунтов, но чаще всего попадались совсем мелкие, еле перевалившие за фунт. Зато вкус у всех был потрясающий. Держать их и снимать с крючка надо было осторожно. На спине и передних плавниках у них виднелись острые выступы, которые врезались в руки, как иглы, и оставляли в ранах ядовитую слизь, она жглась хуже огня. Раны к тому же опухали, иногда ладонь или вся рука немела и почти на работала.

Зато мясо у них вкусное, тёмно-красное, питательное. Хорошая еда. Форель в мутных водах этой реки не водилась, но некоторые говорили, что сом не хуже форели, только что выловленной из горного ручья. Рано или поздно он порыбачит в горах. Поймает форель и проверит, так ли она хороша, как сом. Скорее, рано, если однажды решится бежать.

Его мозг сам по себе начал рисовать картины побега и думать, почему же он не бежал. Мальчик потряс головой. Это на потом. Сейчас ему надо забросить удочку, набрать дров, развести костёр. В мыслях он снова вернулся к сому. Поймать его не трудно, потом зажарить, съесть и только после этого – подумать обо всём.

В кустах у водоворота была припрятана леска с крючком и свинцовым грузилом, привязанная к ивовому пруту. Чужак, завидев удочку, подумал бы, что это просто обычная ветка ивы. Но чужаков здесь не было, уж точно. Иногда Гэри чувствовал себя хозяином леса, как будто он весь целиком – его дом, его комната. Мальчик вытащил удочку. Перевернул трухлявое полено и поймал пару червей, не успевших заползти обратно во влажную грязь. Он насадил их на крючок и закинул его в воду, на дно, где искали еду сомы. Они ощупывали грязь своими усами и, если находили червей, – пытались съесть их. И всё. Лёгкая добыча.

Солнце клонилось к закату. Мальчик развёл небольшой, но дымный костерок – сразу вспомнилось плавание с Сигом, – чтобы отпугнуть комаров, а потом собрал дров на настоящий костёр, пока не наступила ночь.

Ночь.

Ему нравилось ночью в лесу, но он знал людей, которым это не нравилось.

Они думали, что там водятся монстры. Слышали, как мышь шуршит в траве, и тут же представляли что-то большое. Злое. Медведей или пантер. Он уже не раз видел медведей, но пантеру – никогда. Однажды ему рассказали, что пантеры ходят беззвучно, так же, как совы летают. Мальчик спросил, почему люди боятся звуков, если пантера их не издаёт. Но в ответ только услышал, что если будет много умничать – то ночью его съедят пантеры.

Он любил ночь. Потому что был её частью. А она – его. Темнота обволакивала его так же, как лес, и так было безопаснее. Вдвойне безопасно. Может, даже больше. Он научился любить темноту в Маниле, где враги уничтожили все электрические генераторы. Даже когда американцы отбуксировали к городским докам заброшенную вражескую подлодку, подцепили к ней провода и использовали её как временный генератор для аварийного освещения, света на весь город не хватало. В темноте он был иным. Не таким безопасным: там творились жуткие вещи, их никто не должен был видеть, даже знать о них. А он был просто маленьким мальчиком и видел, знал и не мог забыть. Никак не мог стереть эти жуткие вещи из памяти. Зато научился двигаться в темноте, среди руин и переулков, и темнота стала инструментом, который он использовал, чтобы скрыться. У него были светлые волосы, но он скрывал их под зелёной армейской полевой кепкой, которую ему однажды дал солдат. Она была такой большой, что сползала на уши и немного их оттопыривала. Солдат сказал, что мальчик похож в ней на Дамбо[53] – слона с большими ушами. Дурацкая солдатская шутка. Зато кепка скрывала волосы.

И он мог растворяться во тьме. Растворяться без следа. Как сейчас.

Мальчик принёс побольше дров и положил их в костёр. Почувствовал, как леска ползёт в воду, чуть-чуть потянул и понял, что на ней рыба. Лёгкая добыча. Сом был почти в два фунта весом, с кожей, которая на солнце казалась золотистой. Мальчик медленно снял рыбу с крючка, избегая острых выступов у передних плавников. Стёр слизь сухой травой и выпотрошил сома маленьким перочинным ножом, который всегда носил с собой. Потому что никогда не знаешь. Никогда не знаешь. Он бросил потроха обратно в реку, на съедение другим рыбам и ракам, срезал раздвоенный ивовый прут и обстругал его, превратив в вертел. Затем насадил на него сома и поднёс к огню, не слишком близко, чтобы тот не обуглился, и не слишком далеко, чтобы мог хорошо прожариться. Хорошо бы его предварительно обвалять в крошках от крекеров и пожарить в жире. Но и так пойдёт. От голода любая еда становится лучше.

Рыба жарилась быстро. Десять минут – по пять на каждый бок – и готово. Он сидел у огня и ел. Сначала кожу, снимал её пальцами, потом мясо. Оно было горячее, но быстро отделялось от костей и остывало. С сомом мальчик расправился почти моментально, кинув скелет и голову обратно в реку. Течение здесь было медленное, раки без труда могли найти и доесть останки.